Небеса - Анна Матвеева

С подушкой в руках я добрела до ванной — в стаканчике гордо реяла единственная зубная щетка, будто флагшток покинутого королевства. Мамины вещи исчезли — не в том количестве, что требовалось для постоянного отсутствия, это подтвердил мой быстрый обыск. Пропали Петрушкины одежки, бутылочки и памперсы, а вот коляска преспокойно стояла в прихожей — раньше я не замечала, как она похожа на гроб. Я включила свет во всех комнатах, словно спятивший шпион шарилась в ящиках и на полках, разыскивая подсказку.

Брякнул дверной звонок, я метнулась в прихожую. На площадке стояла всего лишь Андреевна: в чистеньком фартуке, седые прядки волос заправлены за уши.

— Глаша, мама велела передать, что они с Петенькой уезжают на неделю. Она позвонит.

Не было в Андреевне обычного стариковского любопытства: это от меня, должно быть, шла густая волна страха, он клубами вырывался из нашей квартиры, как дым — при пожаре.

Описывать ту ночь мне трудно — еще и потому, что я плохо ее помню. Кажется, почти сразу позвонила Вере, потом Артему и в милицию. Милицейские голоса вначале были встревоженно-учтивыми, но погода в трубке резко изменилась, лишь только прозвучало — ребенка похитила бабушка. «Разбирайтесь сами, мамаша!» — посоветовала дежурная, прежде чем оборвать разговор. Потом я честно пыталась успокоиться. Накапала пустырника — настойка противно туманила воду, распускаясь в ней маленькими коричневыми облаками. Фарфоровая чашка ударилась о зубы.

Сидеть дома было невозможно, я выскочила из квартиры: кажется, Андреевна тоже вышла на площадку — я слышала плохо, словно через оперу в наушниках.

Полупустой троллейбус старательно шевелил усами, прокладывая дорогу к остановке. Был поздний час, но машин не становилось меньше.

…Я никогда не опасалась Бугровой всерьез — как никто не боится всерьез веселых вишнуитов. Даже Сашенькина гибель не научила меня видеть в «Космее» угрозу. Относилась с пренебрежением — о да! Высмеивала — разумеется! Не понимала, как взрослые люди могут уверовать в трансформацию смерти, путешествия по орбитам, «Путеводную Звезду» и Дитя Луны… Боже мой, Дитя Луны! Мессия, рожденный адепткой «Космеи» и воспитанный по ее законам. Мой Петрушка.

Одинокий пассажир испуганно оглянулся на мой вскрик. Вслух осуждать сектантов — дурной тон. Общество снисходительно поглядывает в их сторону: играют как дети малые, и ладно — в конце концов, детские игры нам тоже не всегда по нраву. Но не всех интересует бесконечное накопление ценностей, есть люди, одержимые иными идеями: вот и пусть тешатся в свое удовольствие. Тем более они, кажется, ищут Бога — а обществу недостает духовности…

Я тоже не любила мир вещей, не находила радости в обладании предметами. Мне хотелось годами носить одну и ту же кофту, пока она не распадется от ветхости, но общество любезно объясняло — в таком случае я перестану жить по его законам. Отверженных милости просят приступить к поискам Бога.

Никому из нормальных людей не приходит в голову всерьез ратовать за дело мира во всем мире или экологию: мы согласны с каждым постулатом, но пусть этим займутся люди менее нормальные. То же с сектами: они нам не нравятся, но выступать против — это все равно как есть с ножа или ковырять в носу в присутствии английской королевы.

«Луне придется поискать себе другое дитя», — думала я, и эти мысли немного отгоняли страх.

Троллейбус распахнул дверцы: передо мной сияли колонны ДК железнодорожников. Одинокий пассажир уехал дальше — в окно он мог увидеть, как я взбираюсь по ступенькам — поздняя железнодорожница, потерявшая мужа в кружке авиамоделистов?

Громадные входные двери были открыты, но в окнах отражалась ночная мертвенность. Внезапно пошел снег — он быстро таял в грязных лужах. Словно бы некто пытался украсить наш мир, но все его порывы грубо отвергались.

На вахтерском месте — пусто. Классический антураж, не пострадавший от времени: желтый круг света настольной лампы, пиджак с засаленными лацканами и одинокой орденской планкой, газета, придавленная очками (сквозь стекла красуются огромные черные буквы «Епископ оказался…»). Вязанье — спицы похожи на кости гигантской рыбы, — и глухой бормоток радио изредка сплевывает кусочки музыки…

…Я не желала даже думать о музыке, хотя именно она так часто спасала меня… В «Трубадуре» тоже похитили мальчика, раньше я не думала об этом: чувства Азучены значили меньше, чем ее песня…

Почти музейный реквизит, еще немного — и можно счесть декорацией. Актриса — она же хозяйка пиджачка с вязаньем — отлучилась до туалета, и мне надо как можно быстрее проскользнуть в Малый зал, малую родину «Космеи».

Обжитое, засиженное жилище опустело, оставив по себе память в виде плохо вычищенных кресел, в уцелевших бумажных углах неведомых теперь воззваний, что были приклеены к стенам пластилиновыми шариками или зеленой гадостью, «липучкой». Я бродила меж рядов, зал освещала щедрая луна — в окне виднелась ее ликующая сытая физиономия, она воображала себя матерью Петрушки.

Неужели меня мог задеть этот бред? Что можно найти в пустом выстывшем зале, где все еще пахнет грязной обувью, где светится медным блеском профиль скинутого идола? Уехавший цирк, закрытый рынок, серо-черные следы подошв, усеявшие белые спины рекламок…

На обратном пути была другая мизансцена: как человек всемогущ и как уверенно он властвует в царстве вещей! Пиджачок накинут на круглые плечи, орденская планка сияет в желтом свете лампы, быстро пляшут спицы — как свихнувшиеся секундные стрелки. Вахтерша строго посмотрела поверх очков и прихлопнула радио, как надоедливую муху:

— Все закрыто, и нечего тут сновать.

— Я ищу кого-нибудь из «Космеи», это очень важно…

Старуха отложила вязанье в сторону, очки висели под глазами, держась на честном слове:

— У них аренда кончилась, ищи в другом месте. Кажется, переезжали на Трансмаш.

Я благодарно, униженно кивала, пытаясь победить тяжелую дверь — в детстве мне приходилось дожидаться взрослой помощи. Теперь я снова ослабла, будто ребенок. Перед глазами так ясно висела картина с вахтершей по центру, что измученной своей волей я допустила ее в лучшую долю памяти: вахтерше предстояло занять место рядом с неприметной кружкой в зеленых клеточках и скверно воспитанным юнцом из зимнего автобуса.

— Лучше б в церкву сходила, помолилась! — крикнула бабка мне в спину: так стреляют в последних кадрах фильма, когда уже никто не ждал перемен и только сердце сценариста уступило соблазну.

Я шла, и ревела, и мазала по лицу доверчивые, никому не нужные хлопья снега, они таяли на щеках, и для них это было ненамного лучше, чем утонуть в черной мартовской распутице.

На Трансмаш в это время добраться можно только на такси, а кошелек я оставила дома. Трансмаш с пол-Николаевска размером, где я стану искать Петрушку?

Сердце схватывал легкий морозец: заслуга пустырника.

У моего подъезда темнели две фигуры — высокий мужчина и девушка, она сидела на лавочке, красный огонек сигареты светился как волчий глаз. Вера! Артем… На секунду мне стало легче.

— Ты уверена, что это так серьезно? — Вера цеплялась за мой рукав, и мы застревали на ступеньках. — Она его родная бабушка — неужели позволит, чтобы с ним сделали такое… В жертву принесут, что ли? Дикость какая!

У Артема был пейджер, тогда еще экзотическая вещь — это сейчас они повымерли, как динозавры. Пока я вела судорожный рассказ, воздух изрешетили громкие писклявые звуки. Артем посмотрел на экранчик и удивленно вскинул брови:

— Можно позвонить?

— Я первая, — капризно сказала Вера. Она придвинула к себе наш бывалый аппарат. — Папа? Да, я, да, все нормально…

Я зря надеялась, будто они станут мне помогать: нет, всего лишь выслушали. И принялись названивать по своим делам. Я почти подожгла сигарету, когда на кухне появился Артем.

— Вера просит отца подключиться. Он генерал, Глаша, у него большие возможности. Мы обязательно найдем Петрушку.

Я выплюнула сигарету и разрыдалась — лицо разбухало, словно брошенная в воду картонная маска. Артем снова заговорил:

— Мне пришло сообщение от Батыра Темирбаева, я учился с ним и его женой Жанар. Просит срочно позвонить — кажется, с Жанар что-то случилось.

Вера резко растворила дверь:

— Артем, телефон свободен. Отец велел ждать утра. Аглая, хочешь, я останусь у тебя?

Я не решилась согласиться — это значило бы, что я поверила: Петрушка не вернется.

Артем разговаривал с Батыром недолго, и мы с Верой вышли с кухни, когда он положил трубку на рычаги — бережно, как укладывают в кроватку уснувшее дитя:

— Жанар уехала сегодня днем и забрала с собой сына, Тимурчика. Она больше года была в «Космее». Батыр не возражал — никому не было плохо. Да и некогда было Батыру.