Агентурная сеть - Игорь Прелин

И вот как-то вечером Захаров позвонил мне в кабинет и сказал:

— Михаил Иванович, я приготовил для вас дело, которое вы просили.

Я не говорил Захарову, какой именно документ меня интересует, а попросил показать все дело с секретной перепиской парткома за этот год. Войдя в референтуру, я прошел в одну из кабин, где на столике, освещенном настольной лампой, уже лежала папка с документами. Я начал листать ее с конца.

Как я и предполагал, в мартовской почте интересующего меня письма не оказалось. Зато в февральской почте я почти сразу наткнулся на письмо, адресованное в административный отдел ЦК, в котором было всего четыре строчки:

«При этом направляю на Ваше рассмотрение заявление члена профсоюза Ковалевой Е. В. о недостойном поведении резидента ближних соседей Вдовина М. И. Приложение: по тексту на 3-х листах, только в адрес».

Самого заявления не было, но это уже не имело особого значения: факт подтвердился, характер заявления был ясен, а остальное можно было узнать от самой заявительницы.

На следующий день я доложил послу, что располагаю неопровержимыми доказательствами, что заявление клеветнического характера написала директриса школы. Выслушав меня, посол сказал:

— Я думаю, у нас есть все основания с ней побеседовать и выяснить обстоятельства, побудившие ее написать это заявление.

— Вы считаете это удобным? — на всякий случай спросил я, хотя именно этого мне и хотелось.

— А почему нет? — переспросил посол. — Мы все коммунисты, у Ковалевой есть к вам претензии, пусть выскажет их в моем присутствии. В конце концов, прежде чем подписать ее характеристику, имею я право убедиться в ее порядочности?

— А как на это посмотрит Драгин?

— А мне плевать, как он на это посмотрит! — с нескрываемой неприязнью ответил Гладышев.

— Ну, хорошо, пусть будет по-вашему, — уступил я, хотя, честно говоря, мне не доставляло никакого удовольствия ни видеть Ковалеву, ни тем более с ней разговаривать.

В четыре часа дня я снова сидел в кабинете Гладышева.

Ковалева вошла в кабинет, увидела меня в компании с послом и заметно смутилась. Мне показалось, что она сразу догадалась, с какой целью ее вызвали.

— Садитесь, Елена Валентиновна, — официальным тоном пригласил ее Гладышев. — Секретарь профкома представил на вас характеристику, — с этими словами он взял со стола два листа с машинописным текстом, скрепленные канцелярской скрепкой. — Полагаю, что вы дали согласие на продление вашей командировки?

— Да, Евгений Павлович, — едва слышно ответила она.

По установившейся в посольстве традиции на всех праздничных мероприятиях всегда выступали школьники. Организатором подобных выступлений была директриса, и мне неоднократно приходилось слышать ее властный, хорошо поставленный голос, которым она отдавала различные команды. Но сейчас ее невозможно было узнать: поникшая фигура, смиренная поза, тихий голос.

Гладышев положил на стол ее характеристику.

— Тогда у меня есть к вам несколько вопросов. Мне известно, что вы написали заявление, в котором утверждаете, что советник Вдовин, — он кивнул в мою сторону, — домогался вашей близости. Я хотел бы услышать от вас, где, когда и при каких обстоятельствах имели место эти домогательства?

— Мне неловко об этом говорить, — пролепетала директриса. — Я все же женщина.

— Оставьте, Елена Валентиновна! — поморщился посол. — Мы же взрослые люди! Могли же вы об этом написать?

Ковалева низко опустила голову, ее лицо покрылось красными пятнами. Она молчала почти минуту, потом, не глядя на нас, сказала:

— Ничего этого не было.

— Как тогда прикажете понимать ваше заявление? — строго спросил посол.

— Меня об этом просил Денис Петрович. Сказал — если я напишу, он продлит мне командировку. Я писала под его диктовку.

Не знаю почему, но мне стало жаль эту женщину, оказавшуюся игрушкой в руках опытного интригана.

— Понятно, — вздохнул посол. — Вот вам бумага, вот ручка, напишите, как было дело.

Теперь, когда моя репутация была спасена, я посчитал свое дальнейшее присутствие излишним и с разрешения посла покинул его кабинет. Придя к себе, я сел в кресло и задумался. На душе было противно, словно я выпачкался в дерьме. Хотелось вымыть руки, а потом этими чистыми руками набить Дэ-Пэ-Дэ морду. Причем сделать это публично, чтобы ни ему, ни кому другому неповадно было заниматься подобными делами.

Но Дэ-Пэ-Дэ был в Москве, и об этом можно было только мечтать!

За всеми этими весьма далекими от разведки делами мы, конечно, не забывали о том, что являлось основным содержанием нашей работы. И одновременно с раскрытием неблаговидных деяний Дэ-Пэ-Дэ произошло несколько событий, сыгравших впоследствии заметную роль в наших мероприятиях по проникновению в иностранные специальные службы.

Так, в результате проверки через возможности «Артура» и «Рокки» мы не получили никаких сведений, которые указывали бы на возможность сотрудничества «Мека» с местной контрразведкой. Как не получили и иных сведений, препятствующих реализации нашей задумки.

А потому Базиленко без особых проблем договорился с «Меком» о его переходе на работу в советское посольство, оговорил все условия, а заодно отработал ему соответствующую линию поведения на тот случай, если местная контрразведка попытается привлечь его к сотрудничеству. А в том, что такая попытка непременно будет предпринята, мы ни минуты не сомневались!

После этого мы договорились с консулом, тот пригласил к себе Вада, предъявил ему многочисленные факты нарушений условий контракта и правил использования посольского автотранспорта и предложил подыскать себе другую работу. На удивление, Вад не слишком расстроился от того, что его уволили, а напротив, даже испытал заметное облегчение. Видимо, ему самому порядком надоело в течение многих лет выполнять задания местной контрразведки, не получая соответствующей компенсации за свои труды, а потому обошлось без скандала, упреков и прочих неприятностей, которыми иногда сопровождается увольнение людей, пользующихся покровительством со стороны спецслужб. Наверное, и в местной контрразведке пришли к выводу, что Ваду давно уже пора было «засветиться», а потому рано или поздно мы все равно бы его убрали. А потом, кто знает, насколько он был им полезен: с годами даже самые энергичные и опытные агенты нередко теряют интерес к сотрудничеству, остроту восприятия окружающей их действительности, а то и вообще начинают тяготиться своей затянувшейся связью со спецслужбой.

Так или иначе, но увольнение Вада прошло без каких-либо осложнений!

После этого консул, как и полагается в таких случаях, обратился в МИД с просьбой подыскать Ваду равноценную замену. Ему порекомендовали несколько человек. И вот в определенный день все кандидаты на вакантное место шофера-механика, среди которых был и «Мек», явились в консульский отдел на собеседование.

Их принял Базиленко, дотошно расспросил каждого о житье-бытье, где и кем они работали, затем завхоз посольства Шестаков проверил у них навыки вождения, после чего и был сделан окончательный выбор: на работу, как и следовало ожидать, был принят «Мек»! А коллективные смотрины были организованы с одной лишь целью: убедить контрразведку в непреднамеренности нашего выбора.

Поступили первые сведения на «Бао».

Находившийся на связи у Лавренова агент, работавший на центральном почтамте, которого резидентура использовала для выемки корреспонденции, поступавшей в интересующие нас местные и иностранные учреждения, сообщил, что «Бао» арендовал для агентства Синьхуа специальный почтовый ящик.

Этот факт, возможно, и не привлек бы внимания агента, хотя посольством КНР уже был арендован один почтовый ящик. Агента удивило, что «Бао» оплатил аренду наличными и попросил в дальнейшем не присылать счета в бюро, а передавать ему лично.

Естественно, мы не могли пройти мимо такой возможности: Лавренов дал агенту задание извлекать из этого почтового ящика всю поступающую корреспонденцию и передавать ему для перлюстрации.

Возникшие у нас предположения о том, что «Бао» арендовал почтовый ящик в личных целях и (что была особенно примечательно!) стремится скрыть это от своих соотечественников, вскоре подтвердились: уже первые выемки показали, что он использует его для ведения переписки со своими связями в других странах.

Накануне майских праздников из Центра поступила шифртелеграмма следующего содержания:

«В связи с докладом в Инстанцию полученных материалов о злоупотреблениях Д. П. Драгина, просим срочно сообщить мнение совпосла».

Утром я уже был у Гладышева. Отвлекать его от дела по такому пустяковому поводу не хотелось, а потому я сказал Ноздрину:

— Ладно, оставь, вечером я постараюсь с ним переговорить.