Иду на свет - Мария Анатольевна Акулова

— Я не знаю, что делать, Аль… Вообще не знаю… — В этом не стыдно признаться. Впрочем, как и в том, что ему тупо страшно… — Если он мой окажется… — И на первом варианте сердце замирает… — А если не мой… — А на втором обрывается. Так, как она плакала, невозможно притворяться.

Насколько бы больно её поступок ни сделал ему, он не хочет, чтобы она такой ценой становилась сильной. В нём нет жажди отмщения. За Санту ему тоже больно. Ему её жалко.

Увидев снова — перестал верить в черноту нутра.

— Дурак ты у меня… — Аля внезапно снова отвечает с улыбкой. Тягет к себе, обнимает. Будто он маленький. Будто ещё один Данечка. Но это и хорошо. Она ведь умеет с Данечками… — Какой дурак…

— Нихера не понимаю… — Данила шепчет, Аля снова улыбается.

— Не дави на неё. Сможешь? — спрашивает, ответа не ждет. О чем-то своем долго думает, пока в квартире тихо, а в голове у Данилы — балаган. Потом же прижимается лбом к его виску. В самое ухо говорит, в самое сердце целится: — Но в чем-то ты прав, наверное. Нам проще… Это вам приходится умом решать, становиться отцом или нет… За нас решает сердце. И никаких проблем… Вроде бы.

Глава 32

Санте казалось, что она взяла себя в руки и абсолютно спокойна, но стоило услышать, как Данила открывает дверь в свою квартиру — моментально разволновалась.

Сердце подпрыгнуло к горлу, переговоры с ним пришлось начинать сначала…

Со страхом ждать, когда мужчина появится в поле зрения… Отмечать в себе порыв, который возник первым: уловить его настроение. Это плохая привычка. Она выдает в Санте не пережитый страх. И то, что все эти месяцы занимались самоубеждением не так удачно, как хотелось бы.

Она всё так же зависима от него и от его настроения.

Встреча в клинике для неё — огромная трагедия, хотя могла бы стать счастьем. Иногда приходили в голову мысли о том, что если бы он дал ей шанс объясниться, всё пошло бы по другому сценарию, а потом накрывало пониманием: нет.

Другого сценария с ним быть не может. Только три теста ДНК, на которые у неё нет сил.

Он когда-то сказал: «Нельзя ребенку в лицо смотреть и пытаться разобраться — твой или нет». Когда это касалось ребенка Маргариты, Санта восприняла его слова спокойно, пусть и с сожалением, а теперь они ножом кроили сердце. Потому что вот так он бы смотрел уже на её ребенка. Только так. И это делало бы больно всем. Унижало бы и не имело никакого толка. Потому что всегда… Потому что она всегда будет для него предательницей.

— Спасибо, что не ушла… — Данила обратился, приближаясь медленно и аккуратно. В нём переменилось всё. Не было агрессии. Даже удивления вроде бы больше нет.

В руках — пакет из крафтовой бумаги, смятый пальцами.

Он будто крадется, а не приближается. Не хочет спугнуть.

— Я бы ушла, но ключей нет.

Санта ответила, чтобы что-то ответить, хотя и правду. Проснулась, почувствовала себя гадко и снова страшно. Первым порывом было собраться и уйти, пока Данила откуда-то не вернулся. Но просто наглости не хватило искать ключи уж не говоря о том, чтобы звонить ему.

Она же по-прежнему заблокирована на его телефоне.

По квартире не лазила, ностальгией не упивалась. Только воды налила. Села на диван… Ждала, не позволяя себе размечтаться. Настраивалась на разговор. Раз привез сюда — разговору быть. А вот каким он получится — страшно представить.

— Запасные лежат там же, где всегда.

Это не колкость, но Санту слова немножечко ранят. Конечно, она помнит, где в этой квартире хранятся запасные ключи. У нее даже дома лежит набор. Просто… Она уверена была — он сменил замки. Да и не штурмом же брать. Бессмысленно.

— Но я правда благодарен, что не ушла… — Санта следила, чуть опустив взгляд, сосредоточив внимание на том самом пакете, как Данила приближается. Когда закончил мысль — вскинула взгляд на секундочку. Потом снова вниз.

Он поставил что-то на столик, подвинул… Сам не приближался.

— Ты голодная. Беременным голодать нельзя. Лимонный. Любимый твой…

Складывалось впечатление, что ему сейчас не легче. Слова приходится из себя выталкивать.

Они вообще напоминают зверьков, у которых было какое-то прошлое, а потом им стерли память. Они держат дистанцию. Он тянется носом… Только Санта не верит, что Данила готов знакомиться заново. С ней… Всё ещё предательницей.

В треснутом стакане грозит разразиться новая буря. Этому нужно сопротивляться. Санта кивает просто, за угощением не тянется, отворачивается к окну и моргает, дышит, живет…

— Я пойду, можно? — спрашивает, чуть успокоившись. Снова взгляд скидывает и видит, что Данила хмурится, когда она отталкивается ладонями от дивана и хочет встать.

Он непроизвольно чуть приподнимает руки, как бы прося притормозить…

А потом встречаются два взгляда. Они оба растеряны. Они оба не знаю, как им теперь общаться и надо ли…

Санта переживает свою боль, видит её отголоски во взгляде Данилы.

Её бесконечно любимого… Самого любимого Данечки…

— Ты мне скажешь, куда, я отвезу. Хорошо? — который выступает с предложением. Оно не устраивает Санту. Её главное желание в моменте — оказаться подальше. Ей тут некомфортно. Она не хочет оставаться. Нет сил говорить. Нет надежды на то, что разговор хоть чем-то кончится.

Просто очень жаль, что их вот так столкнуло.

— Я к маме переехала… Такси заказала бы…

В такие подробности Данилу можно было не посвящать, но Санта зачем-то сказала. Это будто её благодарность за кусок лимонного кекса, который не полезет в горло.

— К маме отвезу, значит. И машину пригоню.

В прошлой жизни Данила разговаривал так же — это не то, чтобы приказ, но и спорить бессмысленно. Хотя неловко, конечно… Посторонний человек же…

Это