Иду на свет - Мария Анатольевна Акулова

том, как справиться с болезнью. Душевные раны заживут. Травмы проработаются. Легче станет… Обязательно станет… Не умирают же от разбитого сердца и ненависти к себе, позволившей своими руками всё разрушить?

Санта надеялась, что нет.

Но вслед за первым ударом, пришел второй. Она узнала, что беременна. И в жизни не забудет, как это случилось.

Тест можно и нужно было делать раньше, но она трусливо тянула. В ней не было силы для ещё одной встречи лба и бетонной плиты реальности. Но как-то раз…

Замкнулась в ванной, стояла над раковиной и смотрела, как медленно вслед за первой проявляется вторая полоска…

Сжала зубами мясо ладони, зажмурилась, заглушая физической болью боль моральную. Оглушительную. До онемения.

Что может быть хуже, чем перспектива рожать от насильника?

Она не нашла в квартире презерватив. И к тому времени она уже подзабила на таблетки. В ней теплилась надежда, что Максим не стал бы без защиты, осознавая последствия (и дело не в возможности залета, а в создании доказательной базы для её пусть бесперспективных, но возможных попыток как-то обелиться), но она не знала этого точно.

Она точно ничего не знала. Ничего не помнила из той ночи. Наверное, в этом отчасти было её спасение.

И над тестом рыдать права не имела. Жизнь загнала её в максимальные рамки. Как когда-то после смерти отца, но в разы хуже. Та мера ответственности, которая лежала на плечах в семнадцать, не шла ни в какое сравнение с той, что опустилась в двадцать два.

Выплакав первый панический удар, продышавшись и взяв себя в руки, Санта призналась маме.

Больнее всего было сухо констатировать: «нет, это ребенок не Данилы», а сердцем кровоточить и молиться богу, чтобы это оказался его ребенок. Потому что она не выдержит навеки быть связанной с таким, как Максим. Потому что она не представляет, как о таком отце когда-то рассказать…

Пусть ей будет больно смотреть на своего ребенка и видеть черты мужчины, которого она любила и потеряла, но лишь бы не ненавидеть в нём черты зверя, который не погнушался воспользоваться положением и состоянием. Который, возможно, даже сам что-то ей подмешал.

Об этом Санта тоже думала. Но господи, какая к черту разница? Она никогда в этом не разберется. Справедливости не добъется. Ни наказания, ни возмездия. А Данила никогда ей не поверит.

Скорее в то, что она весь этот месяц металась между ним и вызывающим рвотные позывы Максимом.

А она больше смерти боялась встретиться с ним хотя бы где-то… Хотя бы случайно… Только воспоминания о мужчине вводили в панику. При встрече она просто умерла бы.

Всерьез думала о том, чтобы тоже уехать. Вполне допускала, что после родов и когда мама поправится, они так и сделают.

Продадут всё, что можно продать. Уедут из страны. Начнут новую жизнь с настоящего чистого листа.

Об аборте Санта не думала. Себя бы не простила. И мама тоже её не простила бы. Пусть новость о дочкиной беременности не вызвала у Лены ту радость, которую ещё месяц назад непременно стоило бы ожидать, но она сделала точно так, как сделала Санта: «это наш, Сантуш. Сами справимся». Пообещала, а потом позволила хотя бы немного облегчить душу слезами на своем плече.

С тех пор их стало трое. Санте надо было стать сильной за троих.

А через несколько дней Санта узнала срок.

* * *

— Нормальная у тебя голова, Санта… Не выдумывай…

В настоящее Санту возвращает голос врача. Она вроде бы журит, но всё равно терпеливо. Санта испытывает к ней огромную благодарность.

Она вообще полнится благодарностью.

Боль не прошла, но словно законсервирована. Случаются ночи, когда ей совсем плохо. Когда до воя не хватает Данилы и до воя же хочется к нему, но сдерживает не гордость даже, а осознание бессмысленности.

А ещё неготовность видеть в его глазах те обвинения, которые непременно будут. Или не будет, если не встречаться. Хотя бы до поры до времени.

Санта поделила свою жизнь на короткие отрезки. Психологи говорят, это правильно. Нет смысла планировать далеко, когда твоя почва не так уж тверда.

Поэтому мелкими перебежками. Поэтому с достижимыми целями.

Поэтому сейчас — закончить мамино лечение. Потом — родить. Дальше… Дальше будет дальше.

Дальше она будет сильнее. Дальше она будет думать уже не о себе. И жить не для себя.

Смешно, но меньше всего над тестом с двумя полосками она плакала из-за разрушенных профессиональных перспектив, растерять которые так боялась ещё зимой. Чтобы не провоцировать никого, не сеять слухи, чтобы создать для своей семьи хотя бы минимальный кокон безопасности, написала заявление на академку.

Данила не требовал от неё не появляться больше на глазах, но до поры до времени не пересекаться с ним было для самой Санты очень важным.

Она знала, что уехал. На почту приходили письма о том, что он будет дистанционно читать предметы. Однокурсники дистанционно же сдавали экзамен.

Значит, ему плохо. И это отзывается в ней беспомощной болью. Но это же позволяет облегченно выдохнуть.

Значит, они не пересекутся.

— Про витамины не забываем. Железосодержащие продукты. Будет шевелиться — не пугайся… Уже чувствовала?

Врач спросила, Санта замерла сначала, а потом робко кивнула. Может и не чувствовала, но ей казалось, что да. Это не толчки, скорее порхание бабочек…

Кажется, будто её улей всё же разорвало…

— Отлично. Знакомьтесь получше тогда… И если что — звони.

— Спасибо вам…

Пожелание «знакомьтесь получше» заставило сердце забиться быстрее. Эта перспектива вызывала в Санте восторг при всей сложности вводных.

Она вышла из кабинета с дурацкой улыбкой на лице и фотографиями свежего скрининга в руках.

Дальше по плану — заехать в магазин за чем-то железосодержащим, домой. Показать маме снимки. Увидеть, как она улыбается, и насколько сильно любит…

Ночью, может быть, опять немного поплакать, к утру снова оклематься…

Расправить плечи, вздернуть нос, вести себя бесяче гордо… Но не кому-то назло, а