Иду на свет - Мария Анатольевна Акулова

— Про них нечего знать, Дань… — отвечает, смотря уже в глаза. Что это должно означать — не очевидно, но она не спешит пояснять. — Ты должен с ней это обсуждать. Она должна сама… Если сможет…

А от сказанных отрывков — по коже мурашки. Звучит не интригующе, страшно как-то…

И снова в ушах фантомные рыдания. Что ж она так плачет? Что ж так сильно отзывается?

— Она сказала, что не знает, чей ребенок, Аль… — реакция на его тихое признание — тяжелый женский вздох. Дальше она кладет на его бедро руку, ведет к колене, сжимает… Поддерживает будто. Подбадривает. Но это не очень спасает…

— С ней надо аккуратно сейчас… Она… Ей сложно…

Примерова и сама говорит аккуратно. И это совершенно ей не свойственно. Аля никогда слова не подбирала, а даже если вдруг — такие, чтоб острее, а тут…

— Почему, блять, ей сложно? Объясни мне, почему? Объясни мне, Аля!

Данила снова повышает голос, ему даже сбавлять его сложно по просьбе подруги. Только она правда подруга? Вообще в этом мире есть хоть что-то, чему можно доверять?

Люди? Собственные глаза? Логические умозаключения?

— Ты посмотри на него… — на сей раз Аля снова реагирует не так уж мягко. Шипит, смотря через суженые глаза… — Вернулся, хрен с горы… Отдохнул, сил набрался, трагедию, блять, пережил… А теперь ходит и выясняет, почему людям, мать его, сложно? Или только тебе может быть сложно?

Аля передразнила, совершенно не заботясь о том, чтобы сгладить. Видно было — в ней тоже горит. Даже в ней…

— Ты когда уезжал — не интересовался, как ей…

— А как ей могло быть, Аль? Это она мне изменила…

Слова Данилы не звучали обвинительно. Он сказал тихо, потом смотрел на Алю, с уст которой откровенно рвется… Но она сдерживается. Фыркает, отворачивается на пару секунд. Когда снова смотрит — холодно спокойна.

— Дань… Всё, что знаю я, мне было сказано не для того, чтобы я несла в мир. Это же ты не захотел её выслушать, правда? Так зачем тебе меня слушать сейчас?

— Я хочу разобраться…

— Хочешь разобраться — говори с Сантой. Если она захочет с тобой разговаривать. Потому что я не захотела бы…

Аля говорит пафосно и очень в теории, это ясно. Но своего добивается — по мужской коже снова холодок. Он нихера не понимает. Точно так же, как нихера не понял в бумажках.

— Это мой быть может… Понимаешь? — Данила прекрасно знает, что и в голосе, и в словах кроется его слабость. Наверное, она же читается во взгляде. И она же Альбину смягчает. Она даже улыбается, пусть брови при этом и хмурятся… Тянется пальцами к его щеке, гладит…

— Понимаю. Но это не моё дело. Сами говорите. Если ты готов, конечно… Если ко всему готов.

Начав с успокоения, Аля закончила так, что впору затыкать уши пальцами и орать во весь голос.

Потому что ни черта он не готов ко всему. Потому что что такое «всё»?

Потому что с Маргаритой ему противно было переживать что-то подобное, а с Сантой — невыносимо просто. Вычеркнуть легче, чем копаться-копаться-копаться.

Но теперь-то как вычеркнешь? Тем более, что… Домой повез. Не почему-то. Не зачем-то. Наверное, потому и уехал тогда — вдали мог держаться за рациональное решение: «такое не прощается», а оказавшись рядом, почувствовав слабость… Ему хуже в жизни не было.

— У неё в неделях срок какой-то… Большой… Там же можно уже анализ сделать… Если она не знает — почему молчит? Почему сама не выясняет?

Его вопросы самому кажутся логичными, а в Але вызывают только протест. Она мотает головой, еле договорить дает. А как только — парирует: — Не мучай девочку. Слышишь? Не мучай… Если тебе нужны тесты — дай родить. Не трогай. Не прессуй. Ты с ней сходиться не обязан. Но не имеешь права делать то, что один урод…

Аля не договаривает. Отворачивается, зажимая рот ладонью. Её тоже носит на качелях. Она всхлипывет, но тут же берет себя в руки.

Этот разговор — не о её истории, но своя явно отзывается.

Что имеет в виду — можно не продолжать. Как вел себя тогда человек, которого сам Данила презирает всем сердцем, помнил прекрасно. И той Альбине искренне сострадал. А со своей Сантой, получается… Готов не лучше поступить. Она предать могла. Она предала. Но она же беременна…

Такой счастливой была, когда увидел… И такое горе с головой накрыло, когда увидела уже она.

— Ей сейчас нужно много сил, Дань. Поверь мне, я знаю… Ты, наверное, думаешь, что хуже всех тебе, и я тут ничего не скажу… Тебе ужасно… Но очень прошу тебя быть с ней человечным… Ты же беззащитных не бьешь, правда? Она беззащитна сейчас. Сколько бы и каких глупостей не наделала — сама же и расплачивается…

Что ответить — Данила откровенно не знал. Хлопал глазами просто. Потом снова закрыл, опустил голову, плечи…

Вот вам и вернулся… А думал ведь, что плохо было там, что теперь ко всему готов. Оказалось же, что его «всё» — слишком узкое, реальность умеет удивлять.

Чувствовал, что на затылок опускается рука. Альбина поглаживает его, будто пса или ребенка. Сжалилась. Успокоить хочет, а он не уверен, что получится.

— Данька-Данька… Ну как же ты так…

Укоряет, но не агрессивно, а с досадой. Откуда-то Даниле точно известно: за это время не один и не два раза порывалась накостылять ему «за Санту».

«Санта плакать перестанет…». Только с чего же ей плакать? Она же сама так решила…

— Она к тебе просилась… — Данила сказал тихо, рука Али на мгновение замерла. Потом снова взялась гладить.

— Она тут часто… Она Даню приняла, она слишком много добра сделала, Дань… Как бы я ни любила тебя, за неё мне больнее. Я её не брошу.

В её словах нет ни намека на осуждение, только решимость. А у Дани — ни намека на ответ.

Получается так, будто это он бросил…

Но