Иду на свет - Мария Анатольевна Акулова

— Она у меня…

Ума хватает только на это.

— Зачем?

А на второй вопрос — уже никак.

Зачем? Потому что так должно было быть всё это время.

— Она соглашалась?

Лена спрашивает, Данила же может только голову из стороны в сторону перевести.

Санта не соглашалась. Он её не спрашивал.

— Даня…

Он опускает взгляд от женских глаз, в которых вспышками злость и паника, вниз. Видит, что Лена дышит чаще…

— Даня…

Окликает несколько раз, но реакции ноль. А ей она нужна — реакция.

И за себя она уж точно не боится.

Поэтому шагает ближе, отпихнув тяжелые чемодан ногой, сжимает ладонями его щеки, поворачивает и наклоняет голову так, чтобы в лицо смотрел. В глаза. В решительную душу.

— Где мой ребенок, Данила? Скажи мне, где? Я поеду её заберу.

Лена говорит, а у Данилы один рефлекс — мотать головой, преодолевая женские попытки сдержать. Хотя что там сдерживать?

— Данила… — и она это прекрасно понимает. Лену тоже кроет. Голос срывается, она пытается удержать голову и внимание… — Данила… — обращается по имени, дожидается, когда он, как большая битая собака, сфокусируется на ней… — Это мой ребенок, Данила… Мои дети, понимаешь? Скажи мне, где забрать?

— Нигде…

Он уворачивается и отступает. Потому что может. И потому что страшно.

— Даня! Данечка… Послушай… — но Лене страшнее. Поэтому она снова цепляется. Снова обращается. Уже просит. — Я понимаю, что она перед тобой виновата, наверное… — Лена хочет, как лучше, сгладить пытается, а Данила жмурится. Внезапно даже для себя.

Ему с Сантой не было так сложно, как сейчас.

— Она, наверное, тебе больно сделала… Унизила… Ты не заслужил… Тебе больно, я понимаю… Но мы все люди… Мы все совершаем глупости… Даня…

Лена запнулась, снова обратилась, прося глаза открыть, а он как не может. Там, где жгло всё это время, парализовало болью.

— Не говорите…

Он просит, и головой махает уже Лена. Ей кажется, она всё правильно говорит, пусть даже сама так не думает. Просто с психами нужно так — соглашаться, подтверждать, быть на их стороне…

Она хочет своих детей из его лап…

— Санта перед тобой виновата, но она сама себя наказала, Данечка… Её больше не надо…

Лена заканчивает практически неслышно. И это по-особенному сильно впечатывает.

«Сама себя наказала»…

«Сама». «Себя».

Её другие наказали. Другие. Ни за что и без вины.

— Сука…

Не в силах сдерживаться, Данила отступает.

Отходит к стене, вжимается в неё лбом, снова жмурится…

Знает, что Лена вздрагивает так же, как вздрогнула Аля, когда его кулак въезжает в стену.

— Я не знал, что она беременна… Я ничего не знал, Лен…

Эти слова — первое вразумительное, что Данила произносит, оглянувшись.

Видит перед собой бледную напуганную женщину с завязанным на голове цветастым палантином…

Видит будто похудевшую и меньше ставшую…

— Я тебя не виню…

Которая продолжает пытаться говорить с ним так, как ему наверняка хотелось бы, будь он сумасшедшим мстителем.

Но он Санте мстить не собирается.

— Просто дай мне съездить и её забрать. Она у тебя в квартире, да? Побудь тут, пожалуйста. Я заберу Санту и мы больше тебя не потревожим… Обещаю, уедем… Договорились?

Лена продолжает переговоры, а у Данилы вдруг прозрение…

На душе гаже. Даже в горле сухо. Сложно спросить…

— Почему вы в платке, Лен? — он игнорирует вопросы, а вот свой задает. Ответ же получает по реакциям…

Легкая растерянность, потом взгляд в сторону, вздох.

— Всё хорошо уже… Уже всё хорошо… — вроде бы уверенное, даже с улыбкой произнесенное… Она смотрит ему в глаза и умоляет ими сжалиться.

Оставить их в покое. Говорит глазами то, что он и так прекрасно понимает.

«Мы только нормализовались, Дань… Только нормализовались… Только смогли вдвоем опять выгрестись. У нас всё очень плохо. Но сжалься хотя бы ты…».

— Давно? — оба понимают прекрасно, что опции не отвечать у Лены нет. Она снова вздыхает.

— Какая разница? — заворачивает в обертку вопроса ответ. Потому что… Если бы ему была разница — он бы не исчезал. Не вычеркивал бы из жизни. Не становился бы настолько жестоким в своем стремлении самосохраниться.

Он бы не бросал их в горе. Он бы не пытался разрушить по кирпичикам отстроенный обновленный мир.

— Простите…

Его извинения не нужны ни Лене, ни Санте.

Но осознание степени собственного заблуждения требует выхода.

Для этого существуют слова.

Данила просит, Лена даже улыбку для него находит.

Уставшую. Моментально затухшую.

Молчит, следя, как Данила подходит к кровати. Садится, в очередной раз за день пряча лицо в руках.

Слишком много стало понятно за сегодня.

Слишком во многом он заблуждался.

Он её ещё больше предал, чем думал. Только чем он думал? Чем, блять, думал-то вообще?

Они — одинаковые. Трудности переживают внутри. Она его дурацкую манеру простила, а он бросил в самый ужасный момент. Об этом молчала. О маме.

— Данечка…

Вздрогнул, когда почувствовал, как женская рука прижимается к плечу опять. Вскинул взгляд, потом вниз, потому что Лена приседает. Гладит уже по колену, как делала Аля. Они все его жалеют. Его успокаивают. А ему так стыдно за это… За себя и слепоту.

— Я её люблю. Я ничего не сделаю плохого… Мне не за что ей мстить… Мне больно, что вот так… Исправить хочу…

В этих словах не меньше просьбы, чем во всех призывах Лены вместе взятых.

Даниле понятно, что в них сейчас сложно поверить. В него вообще хоть когда-то поверить будет сложно.

Но он искренний. Сейчас — как никогда.

С