Елизавета I - Маргарет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гвардейцы вежливо удалились, оставив нас с Эссексом за длинным столом в полном одиночестве. Канделябр между нами ярким пятном озарял утопающий во мраке зал. Свечи догорели до середины и оплыли, капая воском на стол.
Не находя себе места от беспокойства, я произнесла:
– Филипп сказал, что готов пустить все свое серебро, вплоть до последнего подсвечника, на то, чтобы нанести мне поражение. Он держит слово.
– Да, к сожалению. Или, вернее будет сказать, зациклился. Он одержим мыслью завоевать Англию и не смирится с поражением.
– Такое впечатление, что ресурсы, которые он готов бросить против нас, бесконечны.
– Большую их часть он растратил, и теперь они лежат на дне морском.
Я поежилась. И дело было далеко не только в холоде, стоявшем в комнате.
– Только бы мы успели вернуться в Лондон вовремя, чтобы организовать оборону. – Я помолчала. – Хотя там сейчас и без нас есть надежные и толковые люди – взять хоть адмирала Говарда.
Как же я сожалела, что Дрейк, Хокинс и Рэли сейчас далеко!
– У этого человека нет воображения, – неодобрительно хмыкнул Эссекс.
– Зато есть здравый смысл, без которого в бою не обойтись.
– Мм.
Он промокнул губы салфеткой, погруженный в свои мысли.
Я с завистью подумала о правлении своего отца. Единственными атаками, которые ему пришлось отражать, были папские нападки на бумаге; ни один чужеземец не отважился напасть на нашу страну.
– Я иду спать, – объявила я, поднявшись.
Эссекс тоже встал:
– Я последую вашему примеру в самом скором времени. – Он обогнул стол. – Позвольте мне проводить вас до вашей комнаты.
Он двинулся впереди меня по главной лестнице и, подведя к третьей двери слева, почтительно распахнул ее. Внутри горело несколько свечей в подсвечниках; полог над кроватью был отдернут.
– Если вам понадобится огонь, дрова уже сложены в камине. Я должен предупредить вас, что больше никого в этом крыле дома нет, но я знаю, что вы без труда справитесь с растопкой. Я сам буду в соседней комнате.
Он помолчал, давая мне время осознать его слова. Никого больше. Только он через стену от меня.
– Благодарю вас, – произнесла я. – Вы всегда мой добрый хозяин.
– А вы всегда моя самая дорогая гостья, – кивнул Эссекс.
Он взял мою руку и поднес к губам, после чего удалился.
Я бесшумно закрыла за ним дверь и осталась в одиночестве. Он постарался снабдить меня всем необходимым: не забыл ни кувшин с водой для мытья, ни поднос со сладостями, ни бутылку сладкого вина. Я взяла ее в руки и взглянула на этикетку. Vino vernaccia. Одно из тех вин, откуп на которые я ему пожаловала. Я налила себе небольшой бокал и пригубила, наслаждаясь богатым вкусом с медовыми нотками. Стоя напротив камина, в котором были крест-накрест уложены яблоневые дрова и хворост для растопки – оставалось только разжечь! – я маленькими глотками выпила вино.
Потом я взяла со столика свечу и двинулась в обход комнаты, разглядывая ее. Это помогало отвлечься от мыслей, как будто движение укрощало властные, пугающие желания, таившиеся в самых глубоких уголках моей души. Чей-то портрет на стене. Я вгляделась внимательнее. С портрета на меня смотрел Уолтер Деверё, покойный отец Эссекса. Должно быть, портрет писали, когда он был еще совсем юным. Глаза его глядели прямо и открыто, а высокий лоб сиял, как будто он смотрел в будущее с надеждой на лучшее. Но Ирландия сгубила его, как сгубила множество других прекрасных людей.
Ирландия… Как повела бы себя на моем месте Грейс О’Мэлли? Как она поступила бы с испанцами? Как поступила бы с молодым мужчиной в соседней комнате?
Она сражалась бы с первыми и обольстила второго. Или мне просто хотелось так думать?
Ирландия. Я снова устремила взгляд на портрет бедного, обреченного Уолтера. Рядом с ним предательски торчал из стены гвоздь и темнело пятно на месте снятого портрета Летиции.
Эссекс и впрямь позаботился о моем комфорте.
Летиция. Я не позволяла себе задумываться о ней. Мысль об этой распутной женщине и двух ее распутных дочерях выводила меня из себя. Она морочила голову мужчинам своего круга и, как та самая кошка из пословицы, неизменно приземлялась на четыре лапы. Или уместнее было бы сказать – на постель?
А ее сын, которого от меня отделяли всего две двери… Две двери и тридцать три года разницы в возрасте… Ждущий там. Ждущий меня?
Он может ждать хоть до скончания веков. Пусть не рассчитывает на что-то сверх того, что я ему уже дала. Я и так избаловала его паче всякой меры. Но никогда я не предлагала ему ничего неподобающего.
«Кроме вас двоих, тут никого нет, совсем никого. Никто не увидит, что вы делаете. О подобной удаче и помыслить нельзя. Другой такой возможности тебе не представится никогда. Никогда больше в жизни».
Благодарение Господу. Мы молим Его не ввести нас во искушение. Я человек, и мои слабости мне неведомы. Я не хочу знать их пределов.
«Да, но ты уже вышла из возраста всех этих брачных игрищ, из того возраста, когда могла запятнать себя скандалом. Католики всегда называли тебя плодом незаконной кровосмесительной связи, дочерью печально известной куртизанки, а твои враги подвергали сомнению твое целомудрие. Ничего худшего они о тебе уже не придумают и все равно продолжат распространять наветы. А твои сторонники откажутся верить любому скандалу вокруг имени королевы-девственницы».
Королева-девственница. Любопытная королева-девственница. Неужели я и впрямь хочу сойти в могилу, никогда не узнав, от чего отказалась? Неужели я не чувствую себя обманом лишенной чего-то очень важного?
«Тем более, что никто и никогда ни о чем не узнает».
Но Эссекс не из тех, кто станет держать язык за зубами. Он тот еще сплетник.
«Я могу все отрицать. Кому поверят люди?»
О, если бы можно было сделать что-то и немедленно стереть это, отменить сделанное. Ведь можно же попробовать кусок пирога на вкус, а потом выплюнуть, не глотая. Но тут так не получится. Такое не отменишь.
Вся дрожа, я стояла перед канделябром и глубоко дышала. Для чего требуется большее мужество – чтобы открыть дверь и обрести его или чтобы не сделать этого? Я простояла так много долгих минут. Потом медленно двинулась к двери. Я протянула руку, коснулась пальцами холодной задвижки. Что может быть проще – поднять ее и выйти из комнаты? Я вскинула кисть, и тяжесть задвижки отрезвила меня. Это
