Елизавета I - Маргарет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы доехали до развилки, где дорога на Уолластон вливалась в главную дорогу.
– Куда? – спросила я.
Сзади к нам подъехали гвардейцы.
– Поедешь направо, попадешь в Уэльс, – сказал один из них. – Поедешь налево, попадешь обратно в Лондон через Вулверхэмптон.
– Поехали направо, – решила я. – В Уэльс!
По мере того как мы приближались к границе, пейзаж становился все более холмистым и неприветливым; дорога сузилась и превратилась в неровную извилистую тропку. Впереди виднелись предгорья, смутно различимые в лучах западного солнца. Там, за горами, было море, а за морем – Америка. Попадавшиеся навстречу люди говорили на валлийском. Я понимала только отдельные слова; детский валлийский, которому научила меня Бланш, в устах взрослых, к тому же говоривших быстро, звучал совершенно иначе.
– Нам еще далеко ехать, – сказал Эссекс. – Я выслал людей вперед, чтобы подыскали нам место для ночлега. Это в деревушке за следующим холмом. Говорят, оттуда открывается превосходный вид на Бервинские горы.
Все это совершенно не походило на мое традиционное летнее путешествие. Никакой предсказуемости, полная свобода. Мне было интересно узнать, кто примет нас на ночлег, однако особого значения это не имело.
Это оказалась дальняя – очень дальняя – родня Деверё. Их жизнь была воплощением всего того, от чего отказалась эссекская ветвь, – безвестности и покоя. Они владели небольшим особняком, овцами и пастбищами. Знакомству со своим высокопоставленным кузеном они, казалось, обрадовались куда больше, чем знакомству с королевой. Это меня порадовало. Приятно было отдохнуть от угодничества и – как там выразился Эссекс? – скверных стихов и скучных речей.
После скромного ужина, состоявшего из бараньего рагу и черного хлеба, мы отправились прогуляться, пока хозяева готовили наши опочивальни. Солнце уже почти село, и последний всплеск желтого света на западе озарял холмы и долины, омывая их золотистым сиянием.
– Стоя здесь, – произнесла я, – я могу поверить, что Мерлин родом из этих мест. Они кажутся ненастоящими. Скажите мне, Роберт, когда мы туда доедем, они станут выглядеть более реальными?
Эссекс улыбнулся:
– Нет. Это сказка от начала и до конца. – Он надолго замолчал. – Dwi yu dy garu di.
– Вынуждена признаться, – покачала я головой, – я не понимаю, что вы сказали.
– Я сказал, – он взял меня за руки, – что я люблю вас.
Он наклонился и поцеловал меня в щеку.
Я оцепенела. Он произнес это вслух, прямо, не оборачивая в велеречивые придворные слова, хотя и на другом языке. И как мне на это отвечать? Это его произнесенное шепотом «я люблю вас» эхом звучало у меня в ушах, сладкое, как нежная мелодия. Я смотрела прямо перед собой, не отваживаясь взглянуть ему в лицо.
Прошло несколько секунд. Прошла вечность. Кажется, я принялась ковырять ногой гравий на дорожке; кажется, он кашлянул, потом произнес:
– Когда-то я жил неподалеку от морского побережья, в Лэмфи. После того, как покинул Кембридж. У нашей семьи там дом…
– Ох, Роберт, а где у вашей семьи нет дома?
Собственный голос показался мне странно пронзительным, но, по крайней мере, Эссекс сказал что-то, на что я могла вежливо ответить.
– Мой дядя Джордж до сих пор там живет. Это бывший молельный дом, и ваш батюшка отдал его нашей семье, когда были распущены монастыри. Он находится в очень живописном месте. Взгляните вон туда. – Он взмахнул рукой. – В сторону вон тех долин. Зелень там такая яркая, что напоминает малахит. Там спит в своей могиле мой отец. Добраться туда непросто. – Эссекс возвысил голос: – Когда он умер в Ирландии и его привезли сюда хоронить, я хотел присутствовать на похоронах. Но меня не пустили. Сказали, что я слишком мал. Я даже не смог с ним проститься.
– Сколько вам тогда было?
– Девять. По правде говоря, я почти его не помню. Он вечно был в разъездах, вечно пропадал в Ирландии. Но однажды он прислал мне письмо, в котором писал, что все мужчины Деверё умирают молодыми и что я должен бесстрашно идти к славе. И, точно в подтверждение своих слов о проклятии безвременной смерти, он умер в тридцать семь.
– Ну что ж, у вас еще все впереди, мой мальчик. Сколько вам сейчас – без малого тридцать?
– Скоро стукнет двадцать восемь.
– Ну, чтобы догнать Старого Парра, осталось прожить еще всего-то восемьдесят пять лет.
Двадцать семь. И почти шестьдесят два. Надо быть совсем уж дурой, чтобы поверить… Но «Dwi yu dy garu di» звенело в ушах, точно греческий хор.
– Где-то там должно быть озеро Ллангорс, – сказала я. – Бланш Пэрри принадлежала земля на одном его берегу. Кажется, оно славилось своими угрями.
– А еще тем, что в нем живет озерное чудовище, «аванк» на валлийском, – подхватил он. – Мне рассказывали про него в детстве. Я часами просиживал на берегу, пытаясь его высмотреть, но так ничего и не увидел, кроме камышей у берега да рыбаков, снаряжавших угревые верши.
– Вас за это не дразнили?
Это была история из тех, которые рассказывают ребенку, а потом смеются над ним, когда он, поверив, ждет и смотрит.
– О нет! Один из бардов древности даже написал об этом стихотворение. Вот какое:
Я аванк,
Затаившийся у края воды,
В озере Сиваддон,
И зверь, и человек,
Что осмелится потревожить меня сегодня,
Никогда больше не покинет
Этих берегов.
– А как он выглядит, там не говорилось?
– Да как обычное чудище, наверное. Длинная шея, чешуя, огнем дышит. Кстати, Сиваддон – это валлийское название озера.
Разговор об аванке неожиданно взбудоражил его.
– Вы хотите убить дракона, как один из рыцарей короля Артура?
– Я опоздал появиться на свет, признаю. Но хотеть мне это не мешает.
– Быть валлийцем – значит хотеть, тосковать, – сказала я ему. – Всегда мечтать о том, что скрыто в дымке долины или слишком далеко, чтобы можно было разглядеть.
– Хирайт, тоска по невыразимому. – Он снял с мизинца тоненькое кольцо. – Валлийское золото. Теперь Уэльс будет с вами повсюду, куда бы вы ни отправились.
Комната, отведенная мне для ночлега, была квадратная, с единственным окошком, которое выходило на горы. На узкую кровать навалили гору покрывал, подушек и ветхий гобелен. На столе теплился кованый, тонкой работы фонарь, а на подоконнике стояла вазочка с полевыми цветами. От
