Елизавета I - Маргарет Джордж

– Это та тема, которая никогда не стареет.

«Стареет». Мне почудилось или он смотрел на меня многозначительным взглядом? Неужели Саутгемптон все ему рассказал? Неужели я для него диковинка, стареющая Мессалина?

– Не желаете ли взглянуть на библиотеку? Вы могли бы ознакомиться с нашей коллекцией поэзии и, возможно, сказать нам, каких имен в ней недостает.

Я провела его по лестнице на второй этаж, затем по безмолвному коридору в роскошную, обитую дубовыми панелями библиотеку.

Если он и удивился при виде стола, ломившегося от вина и еды, то ничем этого не выказал. Было совершенно очевидно, что я кого-то ждала, и ровно так же очевидно было, что теперь я больше этого человека не жду.

– Выпьете мальвазии? Или, может, вернажа?

– Я всегда предпочитал вернаж, – отвечал он.

Я разлила вино и медленно протянула Шекспиру кубок. Потом коснулась краешком моего кубка края его кубка.

– Ваше здоровье, – произнесла я, пригубив вино.

Его молчаливость нервировала меня. Похоже, он целиком и полностью владел собой и не испытывал потребности в болтовне. Он отвернулся от меня и принялся рассматривать корешки томов, которыми были уставлены полки, время от времени кивая каким-то своим мыслям. Казалось, он совершенно поглощен изучением коллекции. Бюст Августа взирал на него со своего пьедестала.

– Что это? – спросил он неожиданно, взяв с полки осколок мрамора и проведя по нему пальцами.

– Это то, что остается от человеческого лица, – сказала я. – Один друг привез его нам из Рима, где подобные древности буквально валяются под ногами. Лучшие, разумеется, забирает в свою коллекцию папа. Но этот осколок, несмотря на все его изъяны, очень мне нравится.

Шекспир повернул его в пальцах так, что огонек свечи подсветил контуры – явственнее, чем если бы на него падал прямой свет.

– Все черты по-прежнему угадываются, в остаточном виде, полунамеком, предоставляя нашему воображению дорисовывать то, что было утрачено. В этом смысле мы становимся частью нашего былого «я».

– В остаточном виде! Я не ожидала услышать это слово, но да, вы правы.

Я нервничала все больше и больше. Этот человек был слишком проницателен. Я чувствовала себя обнаженной, как Ева в райском саду, когда Господь пришел ее искать.

– Еще вина? – Я поспешно подошла к столу за бутылкой.

– Прах поверженных веков, – произнес он мечтательным тоном, по-прежнему гладя мраморный обломок. – Да, еще вина.

Я вновь наполнила и его кубок, и свой тоже. Голова начинала приятно кружиться.

Его нельзя было назвать красавцем, но внешность была приятная. Густые темные волосы вились от природы; в них поблескивала золотая сережка. Губы были необыкновенно красными. Я старательно избегала смотреть ему в глаза, потому что от его взгляда мне становилось не по себе. Вместо этого я смотрела на его воротник, на щеки, на губы, на волосы.

– Значит, вы довольны вашим покровителем? – спросила я и тут же поняла, насколько глупо это прозвучало.

– О, весьма, – отвечал он. – Он исключительно щедр и добр ко мне. Чего еще может желать поэт?

– Быть свободным от всех покровителей! – вырвалось у меня. – Даже самый лучший покровитель – это ярмо.

– Ни один поэт не может быть свободен от покровителей, даже если ему удалось снискать такой успех, какой снискал я после «Венеры и Адониса», – произнес он будничным тоном. – А вот драматург может, и именно таково мое намерение.

– Я не сомневаюсь, что вы добьетесь успеха.

– Могу ли я надеяться добиться и… вашей дружбы, леди Лестер?

Он дерзко посмотрел на меня.

Я в ответ устремила взгляд на него. Это было мучительно, иного слова я подобрать не могла. Само его присутствие и эти глаза, которые видели меня насквозь, дразнили меня.

– Быть может, – услышала я собственный голос. – Я всегда рада новым друзьям.

– В самом деле? – Он осторожно опустил кубок на стол и положил рядом обломок мраморного барельефа. – У вас много близких друзей, леди Лестер?

– Полагаю, с несколькими из них вы знакомы, – отвечала я. – И можете звать меня Летицией.

– Мне нравится это имя, – произнес он. – Оно очень вам подходит. Изящное и классическое.

– Совсем как мраморный барельеф?

Я не смогла удержаться от смеха. Какой странный разговор!

– Совсем как мраморный барельеф.

Никогда прежде со мной не случалось такого – мне не доводилось быть соблазненной незнакомцем, который даже не прилагал к этому никаких усилий, просто увлекал меня за собой отсылками к классике. И это неожиданно для меня самой оказалось куда более возбуждающим, нежели все комплименты, стихи, музыка и намеки, ибо это было так необычно.

Диванчики, расставленные там и сям в библиотеке, сослужили нам прекрасную службу; мы перебирались с одного на другой, как будто каждый новый эксперимент следовало производить на новом ложе. Один раз я, случайно вскинув глаза, увидела, что Август, прославленный император и известный сластолюбец, неодобрительно взирает на нас со своего постамента, и рассмеялась. Быть может, старый развратник за сегодня научился кое-чему новенькому. Старая развратница определенно научилась.

Потом, когда уже занимался рассвет, он посоветовал мне заглянуть в рукопись, которую принес.

– Возможно, вы найдете там знакомый сюжет, – сказал он. – О мужчине, который является к чужой жене, и о приеме, который получает.

Меня затопило разочарование. Какая бестактность с его стороны!

– Не тот, какой мы дали друг другу, Летиция, – поспешил заверить меня он. – Это иное.

Он застегнул плащ и надел шляпу:

– Уже светает. Мне нужно уходить.

Грохот за стеной возвестил о приходе кого-то из слуг.

– Поспешите! – напутствовала я.

Он стремительно сбежал по ступенькам и скрылся за дверью за мгновение до того, как старый Тимоти появился в коридоре со своей метлой и, шаркая, принялся мести пол.

33. Елизавета

Август 1595 года

Лето выдалось холодное и дождливое, в точности как и прошлогоднее, и по обеим сторонам дороги, по которой мы с Эссексом ехали через всю страну на запад, в Шрусбери, уныло никли чахлые колосья.

Мы с ним совершали нечто вроде паломничества, поездку к прорицателю. Однажды весенним вечером Роберт рассказал мне об одном человеке, который жил неподалеку от Шрусбери и был самым древним старцем во всей Англии.

– Его зовут Томас Парр, и он появился на свет в тысяча четыреста восемьдесят третьем году, – сказал он. – Выходит, ему сейчас сто двенадцать лет от роду.

– Когда же вы наконец прекратите морочить мне голову, Роберт? – хихикнула я.

Мы с ним засиделись допоздна, играя в карты, и голова у меня шла кругом.

Его лицо окаменело. Он был оскорблен в лучших чувствах.

– Я не лгу! Я слышал о нем с самого детства. Мои