Песнь моряка - Кен Кизи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Потому что все играют без рубашек? Я тоже буду без рубашки.
– Еще бы, – откликнулась Алиса. Она чувствовала, как серферам за перегородкой не терпится сказать что-нибудь этакое. – Без рубашки ты будешь бросать штрафные постоянно.
Когда кофейный раж девушки вывел ее на тему сексуальных приключений съемочной группы, о которых она у кого-то подслушала, Алиса решила натянуть вожжи хотя бы для того, чтобы позлить голодные уши. Особенно уши братьев Барроу за соседним столиком – слишком старые, чтобы вливать в них горячие и влажные истории.
– Ладно, обойдемся без сплетен. Я давно хочу спросить кого-нибудь из ваших о… хм, о сказке, по которой снимают фильм. О рассказе Изабеллы Анютки. Ты ведь умеешь читать.
– Иезуиты читают на голову вперед, чем православные. Я знала истории про Шулу еще до школы.
– Вот и хорошо. Что ты думаешь о так называемой легенде северо-западных индейцев, с которой мы тут возимся? Со своей крайнесеверной первобытной точки зрения?
Девушка ответила не сразу:
– Я знаю, что это не аутентичная история северных людей, она слишком приглаженная. Но я думаю, все равно нормальная история.
– Ты знаешь, что Изабелла Анютка – на самом деле старая дева из Нью-Джерси, которая ни разу в жизни не была на севере?
– Ну и что? Все равно это нормальная история. Вам она не нравится только потому, что ее написала круглоглазая?
– Нет. Мне она нравится, – ответила Алиса. – Она лучше многих национальных легенд, потому что приглажена. В ней есть сюжет и мораль – то, что нужно для фильма. Настоящие индейские истории для Голливуда бессмысленны. – Теперь она чувствовала, что сказать нечто этакое не терпится старым братьям Барроу.
– Бессмысленны?
– Ага, бессмысленны. И бесполезны. Индейские истории – в них вообще не бывает морали, как, скажем, в «Пиноккио»: будешь врать – у тебя вырастет длинный нос. Или у Эзопа, когда жадный пес теряет свою кость, решив укусить ее отражение в воде. Думаешь, Голливуд стал бы вливать сюда столько денег, чтобы снять настоящую индейскую историю? Какой смысл? От настоящей индейской истории Голливуду не больше пользы, чем, скажем, от настоящего тотемного столба.
Она понимала, что это удар ниже пояса, но такие старые уважаемые люди, как братья Барроу, могли бы показать какой-никакой стиль, а не подслушивать и подглядывать, особенно прилюдно.
– Я вот что хотела спросить: как твои родные, твои дедушка с бабушкой, относятся в глубине души к тому, что снимается не их настоящая история, а эта приглаженная и пенопластовая? Как пра и как художник – мне просто интересно…
Алиса ждала. Удар ниже пояса и очень точный. Из-за перегородки не доносилось ни звука, даже хлюпанья кофе. На самом деле весь зал подался в их сторону и прислушался. Как же надо изголодаться по острым ощущениям, чтобы наброситься на такую безвкусную пищу.
Когда стало совсем тихо, девушка медленно вздохнула и заговорила.
– Бесполезны? – спросила она.
Алиса кивнула слегка ошеломленно. Прекрасное лицо по ту сторону стола зловеще потемнело, а большие черные глаза превратились в узкие бойницы. Девушка еще раз медленно вздохнула и качнула головой, очень странно, словно полоумная старуха. Когда она заговорила вновь, голос звучал хрипло и размеренно:
– Однажды утром… мой брат ушел проверять капканы и не вернулся. Я ждала весь день, когда же он придет. Но он все не шел. Весь день. Было очень холодно. Я знала, ночью в такой холод ему не выжить, поэтому надела мех и пошла его искать.
Алису поразила эта странная декламация. Она действительно немного рассчитывала, что ее подколка насчет бесполезности аутентичной национальной литературы спровоцирует какой-то протест – со стороны братьев Барроу, возможно, или даже самой девушки, – но этот неожиданный и нелогичный нарратив был другим. Он выходил далеко из любого ряда.
– Я дошла до первого капкана, он был защелкнут, но в нем никого… и моего брата тоже нигде не видно. Я пошла к следующему, но он тоже был защелкнут, и в нем никого… и моего брата нигде ни следа. Капкан за капканом все то же самое: защелкнут, брата нет. Начинало темнеть. Я очень замерзла. Я подошла к последнему капкану. Он не был защелкнут. И на ветке над капканом висел кожаный мешок моего брата. Я дотянулась до него, развязала веревку, и из мешка выпала голова моего брата.
– Голова твоего брата?
– И зеленый огонь вырывался из его шеи, и зеленый огонь вырывался из его рта.
– Понимаю. Зеленый огонь…
– Да. – Голос девушки сделался еще глуше, как зимний ветер в сваях. – Он скрежетал зубами и пытался укусить, как будто был очень голоден.
– И что ты сделала?
– Я попятилась. Но голова покатилась ко мне… и зеленый огонь все так же вырывался из его шеи, и зеленый огонь все так же вырывался из его рта. И тогда я стащила рукавицы и кинула их голове, чтобы она их жевала, а сама со всех ног побежала домой. Потом я услыхала за спиной какой-то шум. Это была голова, она катилась за мной, скрежеща и щелкая зубами… и зеленый огонь вырывался из шеи, и зеленый огонь вырывался изо рта. Тогда я оторвала левую руку и бросила ее в голову. Рука накинулась на голову, и голова стала кусать руку. А я бегу и бегу. Но очень скоро я слышу за спиной скрежет и щелканье, и это голова, она катится все быстрее и быстрее, все ближе и ближе… и зеленый огонь вырывается из шеи, и зеленый огонь вырывается изо рта. И тогда я отрываю другую руку и бросаю в голову, и рука борется с головой, а я бегу. Я бегу и бегу. Но совсем скоро все снова: голова – прямо за мной по пятам, голодная, как и раньше. Что мне делать? Я отрываю правую ногу и бросаю ее, и нога пинает голову, и пинает голову… и пинает дальше через снег ко льду, и через лед к воде, и прямо в воду. И голова тонет в море… зеленый огонь все так же вырывается из ее шеи, зеленый огонь все так же вырывается из ее рта. Что до меня, я скачу на одной ноге до самой хижины.
– Повезло. – Алиса хотела, чтобы это прозвучало насмешливо, но в горле пересохло, и этот зимний ветер словно дул ей в затылок. Она поежилась. – А то я уже начала волноваться.
– Но, понимаете, дверь хижины заперта и завязана… а я не могу ее открыть, потому что у меня
