Песнь моряка - Кен Кизи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Добрый день, мисс Греди.
– Добрый день, Алиса. – Женщина громоздко восседала на высоком мягком насесте, откуда с удовольствием слушала свою коллекцию антикварных часов. Она походила на раздутую куклу, но голос звучал четко и элегантно, как подобает приличной молодой учительнице. – Чем могу быть полезна?
– Я не за покупками, мисс Греди. Мы просто гуляем по Главной, ищем, где бы перекусить, и нам нужно привести себя в порядок. Не хотите с нами на ланч?
– Ты очень внимательна, но я лучше останусь на посту. Ты ведь знаешь, где туалеты, Алиса.
Услыхав, как они возвращаются, мисс Греди спросила:
– Мы – это кто, позволь поинтересоваться?
– Только я и моя юная подруга – как тебя зовут, кстати?
– Шула, – ответила девушка.
– Шула? Не надо мне этого дерьма, девочка. Я имею в виду настоящее имя.
– Все зовут меня Шула, и мне так нравится больше, чем настоящее имя. Настоящее – вы знаете, как оно переводится с инупиатского? Ходит по Грязному Снегу и Рыдает. Как бы вам понравилось, если бы вас звали Ходит по Грязному Снегу и Рыдает? Я предпочитаю придуманное имя. Добрый день, мисс Греди.
– Добрый день, Шула, – ласково ответила мисс Греди, сползая со своего длинноногого стула. – Я слыхала о тебе, прекрасная эскимосская кинозвезда. Не обращай на Алису внимания, у нее язык как ножницы. – Вытянув руку и ориентируясь по голосам, старая леди нащупала путь через магазинный зал, затем легко провела пальцами по щеке и туловищу девушки. – Боже мой, деточка. Какой у тебя размер, приблизительно?
– Приблизительно – не знаю, мисс Греди. Но вот здесь миссис Кармоди, она говорит, что большой-огромный.
Она произнесла это таким невинным тоном, что Алиса распознала шутку только после того, как девушка и старая учительница дружно засмеялись.
– Ладно, кинозвезда, – сказала она, – тебе нужно подкрепление, чтобы таскать на себе все это.
– Подкрепление?
– Еда.
– Да, конечно. Я голодна, как морж. Приятно было познакомиться, мисс Греди.
– Приятного аппетита, детки, – пожелала им вслед мисс Айрис.
Пожилая женщина дождалась, пока захлопнется дверь, затем вскарабкалась обратно на свой мягкий стул, словно отечная кукла, которую вернули на полку. Магазин снова наполнился дружелюбным тиканьем часов.
Оставив два раненых мотовелосипеда поддерживать друг друга у стены в переулке, они повернули на Главную и пошли по ней прочь от высокого металлического паруса. Девушка пристроилась рядом с Алисой на пустынном тротуаре, и некоторое время они шли быстро и молча.
– Все кафе, похоже, закрыты, – заметила Алиса, кивая на дальнюю часть улицы. – Я в этом городе родилась и выросла, но никогда не видела Главную такой пустой, даже в разгар зимы. Пока мы встретили только четырех собак и одного алкаша.
– Там, где я родилась и выросла, четыре собаки и один алкаш – это целая толпа. По мне, здесь все очень здорово и замечательно, миссис Кармоди. Весь Куинак – это как летний карнавал в Дандас-Харбор, нас туда возили монашки – просто здорово.
Алиса молчала. Она не знала, что ответить человеку, утверждающему, что Куинак – это здорово.
– Я росла у иезуитов, – продолжала девушка. – У монашек из Нового Иерусалима. А вы православная, насколько я понимаю. Кима – мальчика-калеку – тоже воспитывала русская православная церковь. Поэтому он все время сердитый.
Алисино лицо снова вспыхнуло.
– Я тоже все время сердитая?
– Как медведица, которая потеряла медвежонка. Ну вот, пример, зачем мы идем так быстро? Мы разве куда-то торопимся?
Алиса замедлила шаг.
– Нет, мы никуда не торопимся, – вдруг дошло до нее; она больше не скачет, как взмыленная лошадь, в доки встречать лодку с мореманоголовыми, которых так измотал тестостерон. – Просто мой собственный нос приучил меня ходить быстро по этому замечательному городу. Через вонь от собачьего дерьма лучше пройти как можно скорее.
– Вот видите? Я как раз об этом. Иезуиты говорят: остановитесь, понюхайте цветочки, а православные: быстрее, чтобы не нюхать собачье дерьмо.
– Правда? А что, если кроме собачьего дерьма ничего нет?
– Тогда иезуиты говорят: посадите цветочки. О, кажется, на той стороне улицы что-то открыто. Я голодная, как волк. Эти киношники поднимают нас ни свет ни заря и никогда не дают нормальный завтрак. Пирожок с повидлом, кофе и все. Я не переношу кофе – мы же англичане, нам нужен чай. Я люблю травяной. С мятой или ромашкой. Только без кофеина. – Она вдруг закружилась по улице в полузастегнутой рубахе Кармоди. – Как вы думаете? Я презентабельно выгляжу, чтобы войти в «Крабб-Потте»?
Алиса сердито посмотрела на девушку, подозревая, что та ее дразнит, но опять – красота девчонки ослепляла настолько, что невозможно было разглядеть ничего под ней. Чертова картинка! Это же классическая язычница – пришло Алисе в голову. В ней больше женского, чем в пенных нимфах Рубенса или растянутых шлюхах Модильяни, и гораздо больше первобытного, чем в губных лилиях Джорджии О’Кифф[60]. А все потому, что эта девушка сама была той настоящей дикой полноцветной нимфой, которую пытался вообразить Рубенс, а не моделью, призванной воплотить его идеал… той самой раскрытой лилией, а не символом на темпере у старой сенильной тетки. И какая жалость, что этот беспечный дух затащили на борт этой фальшивки – прочь из дому, прочь от знакомых берегов к дешевым трюкам и показной мишуре. Несчастное дитя обречено попасть в лапы пустоголовому качку, ясно как божий день, со всеми потрохами. По глазам видно. Через десять лет она превратится в очередную мать-одиночку без денег и с грудями до колен. Меньше чем через десять.
Алиса не удостаивала «Крабб-Потте» своим присутствием с того самого открытия и драки с Мирной Крабб. Но она резонно рассудила, что старая школьная подружка наверняка сейчас на съемках поглощает киношный блеск. С наружной двери,
