Александр у края света - Том Холт

У меня в голове целая библиотека картинок этой битвы, десятки коротких сцен и наблюдений, совершенно самодостаточных, как черно-красные изображения на глиняных сосудах. От доброй их половины я бы предпочел избавиться — например, от образа валящихся в воду будинов всей передней шеренги, когда скифы осыпали их стрелами с расстояния всего-то около пятнадцати шагов. Эти лошади... я ясно вижу, как они скачут к дальнему берегу, как будто зная, что без человеческой ноши им ничего не грозит, что они из материала для груд трофеев превратились в ценный товар. Разумеется, я вспоминаю не без гордости, как колыхались наконечники копий, когда линия пехоты пересекала реку, хотя эта картинка и не такая четкая, как другие. Что мне особенно запомнилось, насколько мокрой оказалась вода, когда мы опустились на одно колено посередине реки, прикрывшись щитами от следующей тучи стрел. Я чувствовал, как намокшая туника прилипла к коже и как стекала по ногам вода, когда мы снова выпрямились. Я помню цвет воды: ее слегка замутил взбитый копытами ил и кровь мертвых будинов.

Эти образы настолько отчетливы, что я не перестаю удивляться отсутствию подобных им в гомеровских описаниях великих битв. Хотел бы я знать, промок ли Александр до мурашек, пересекая Граник, или же вода почему-то не смогла проникнуть в ткань его одежд? Возможно, цари и герои обладают особой способностью оставаться сухими, сражаясь в руслах мелких рек. Не знаю; хотя в последующие годы у меня была масса возможностей побеседовать с людьми, способными проанализировать события и объяснить, почему все пошло не так, до конца разобраться в этом деле я так и не смог.

Любопытно, что когда я говорил о битве с другими ее участниками, то выяснилось, что у каждого из них образовался совершенно иной набор впечатлений и наблюдений, как будто в том месте и в то время имело место множество разных битв. Но это же невозможно, так ведь? Уверен, я бы заметил другие битвы, если только они не начались через полчаса после того, как я ушел домой. Однако многие из этих людей припоминали, что видели меня там, и большинство из них не обладало достаточно развитым воображением, чтобы это выдумать. Мы были где-то на середине реки, когда скифы попятились, развернули коней и ускакали на сотню шагов по направлению к деревне. Они отдавали нам переправу. Они не должны были это делать. Идея заключалась в том, чтобы скифы решили, что мы совершаем тактическую ошибку — пытаемся преодолеть препятствие прямо перед лицом врага, а это самоубийство, спросите любого военачальника — и тотчас же ринулись в атаку, торопясь использовать полученное преимущество. Они должны были спуститься с берега в русло реки, чтобы встретить нас, или, на худой конец, остаться на берегу, теряя все преимущества в обоих случаях — в точности, как это произошло при Гранике.

Ничего подобного они не сделали. Могу только предположить, что они оказались слишком глупы или слишком трусливы, чтобы воспользоваться счастливым моментом. Вместо этого они дождались, пока мы выберемся из воды и снова осыпали нас стрелами. Идиоты.

К счастью, мы оказались готовы к такому повороту благодаря все этим часам, потраченным на муштровку. Мы опустились на одно колено, подняли щиты, как и в прошлый раз; щиты поцарапало и побило, но никто не погиб. Выпустив три или около того залпов, они перестали стрелять, опасаясь исчерпать запас стрел. Мы поднялись на ноги и двинулись на них. Они позволили нам пройти где-то семьдесят шагов, затем отъехали еще на сотню и опять обстреляли нас. Мы склонялись за щитами, поднимались, двигались вперед — по сотне шагов за раз. Это было тяжелое, выматывающее занятие, не говоря уж о том, что оно было унизительным — если по справедливости, то мы должны были бы уже перебить их всех, и все же до сих пор не смогли и приблизиться на расстояние, с которого можно было различить их глаза, не то что поразить кого-то. По всему выходило, что если у скифов не кончатся стрелы, то нам предстоит долгое, мучительное продвижение к деревне.

И как раз в этот момент кое-кто совершенно неожиданно принял весьма разумное решение.

Кор, командир уцелевших будинов, внезапно бросил своих людей в яростную атаку, совершенно перпендикулярную всему происходящему. Выглядело это так, как будто он узрел ту самую, иную битву, о которой я рассуждал чуть выше, видимую всем, кроме меня, и поспешил к ней присоединиться. Враги опустили луки и таращились, не в состоянии уразуметь, что за чертовщина тут творится; то же самое можно сказать и о нас.

Если бы не обнаженные сабли и опущенные пики, я бы решил, что они удирают. Но они не удирали. Проскакав около стадии, будины резко повернули направо и помчались назад; этот маневр выводил их точно за спину противника, если только скифы не сообразят убраться поскорее.

Скифскому отряду пришлось отодвинуться назад и спешно перестраиваться, чтобы встретить стремительно приближающегося противника, и тут я понял, что я вижу: сложный маневр перед лицом врага — долгожданную ошибку.

Качаясь, я выпрямился и завопил, приказывая немедленно атаковать; Марсамлепт опередил меня — ему хватило ума скомандовать трубачам подать сигнал к атаке. В следующие мгновения я приложил все усилия, чтобы не отстать и не быть затоптанным.

Заметив наше приближение, скифы попытались развернуться еще раз и в результате безнадежно запутались. Более по воле случая, чем по расчету, но оба удара — пехотный и кавалерийский — оказались нанесены одновременно. Мы сжали их, как клещи сжимают раскаленный металл. Они не могли ни бежать, ни отстреливаться. Это было в точности, как при Гранике, только лучше.

Замешкавшись поначалу, я оказался в четвертом ряду пехотного строя и с этого места не видел ничего, помимо шлема впередистоящего и мог вносить в общее дело только собственный вес.. Поэтому касательного того, что произошло в действительности, я не имею ни малейшего понятия — не довелось мне увидеть сечи, рубки, честного боя, выпадов, обманных ударов, парирования и игры щитов. Мой боевой опыт можно уподобить толканию в длинной, чрезмерно возбужденной очереди, какая обыкновенно возникает перед театром или Собранием, когда двери распахиваются и вся она разом подается вперед, увлекая тебя за собой. Безусловно, я был напуган, но не врагом; наибольшую опасность для меня представляли подтоки копий передних рядов, риск поскользнуться и быть втоптанным в грязь задними рядами и угроза оказаться попросту раздавленным, подобно жуку, между теми и этими. В сущности, о том, что мы схватились с противником, мне известно только с чужих слов. Сам я вообще не видел врага, если не считать одного или двух трупов, по которым я протопал в те короткие пугающие моменты, когда все мы внезапно подавались вперед.

Скорее всего, это были трупа врагов, коль скоро на них не было доспехов — и это единственное, что я успел рассмотреть.

И не слишком по этому поводу расстраиваюсь, честно говоря. Возможность с кем-нибудь сразиться и убить была последней мыслью, занимавшей меня в тот момент.

Если верить рассказам, то мы просто раздавили их, как перезрелую грушу, сжатую голой рукой, так что мякоть брызгает между пальцев и в ладони не остается ничего, кроме сердцевины с косточками. Около ста семидесяти скифов было убито, столько же захвачено в плен и при этом наши потери выражались однозначным числом, если не считать будинов, застреленных в реке (семнадцать убитых, двадцать или около того раненых). Так или иначе, те, кто разбирался в подобного рода вещах, заключили, что финальный счет хорош, мы на славу выполнили свою работу и на сей раз у нас достаточно добычи для возведения подобающего трофея. Однако оставшиеся в живых добрались до деревни и заперли ворота, так что когда мы перевели дух и пришли в себя, выяснилось, что нам ничего не остается, кроме как возвращаться восвояси.. Пустая трата времени, если хотите знать мое мнение.

— Неплохо получилось, — сказал Тирсений, — учитывая все обстоятельства. Конечно, — продолжал он, — с этого момента нам надлежит быть очень осторожными. Крайне осторожными.

Я зевнул. Было поздно, а все эти пихания и толкотня очень меня утомили.

— Ты хочешь сказать, — ответил я, — что мы напали на них, спровоцировали их на драку, убили почти двести человек и рано или поздно они ударят в ответ.

— Это довольно мрачный взгляд на произошедшее, как ты полагаешь? — заметил Тирсений. — В конце концов, мы только что добились блистательной победы.

— Которая ничего нам не принесла, — сказал я. — Если уж на то пошло, мы только ухудшили положение. Знаешь, что бы я сделал, будь я главным в деревне? Я бы воззвал ко всем скифским племенам в округе, крича о подлом нападении и призывая объединиться, чтобы избавиться от греков раз и навсегда, ибо иначе нам всем грозит погибель. В конце концов, — добавил я, — мы именно что подло напали.