Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс

Некий гость подошел к воротам. Звук сотрясаемого кольца привлек внимание нотариуса, и он вышел в сад.

Я уже поняла и была согласна, но на моих условиях. Эти условия, я знала, сильно обеспокоят тех, кто меня окружает и даже успел привязаться ко мне.

Войдя в дом и обменявшись с нами поклонами, капитан Жан Франсуа Мерьер, одетый в обычный мундир, со шпагой на левом боку, без промедления заявил, что хочет на мне жениться и увезти с собой. Обращался он не ко мне, а к нотариусу. Он обращался к нему как вежливый человек, желающий соблюсти обычай. Ведь я находилась под покровительством семейства Дюкло.

То, что мне представлялось немыслимым, воплощалось в жизнь. Впервые за долгие эти недели мы стояли с ним снова лицом к лицу. Каким оно было странным, это одушевлявшее меня чувство! Я разрывалась между соблазном всем сердцем отдаться своему торжеству и убеждением, что мне надо себя защитить, спасти то, что должно было стать моим счастьем. Это будет не так-то легко, но, если действовать хитроумно, я своего добьюсь, уж это как пить дать.

Мы продолжали стоять в гостиной. словно то, что должно быть сказано, не терпит ни малейшего отлагательства. Трепетание ламп бросало на наши лица странные отсветы, как будто мы все внезапно возникли из бог весть какой, давно позабытой жизни.

Госпожа Дюкло первой спустилась с небес на землю.

— Армель, — сказала она, — вам решать, это ваше будущее.

— Я ведь вам давеча говорила, сударыня, что не хочу выходить замуж за капитана Мерьера.

Капитан сделал шаг вперед, схватил меня за запястье и так его сжал, что мне стало больно. Изо всех картин, которые он подарил мне во время плавания, самой памятной стала картина последнего вечера на борту: на ней был налет печали с оттенком (если уж разобрать все до черточки) чего-то похожего на недоверие. И вот, быть может, впервые в жизни, капитан потерпел неудачу.

— Вы не хотите выйти за меня замуж?

— Да, не хочу.

— Сударыня, сударь, — сказал он, повернувшись к супругам Дюкло, — мне здесь больше нечего делать, соблаговолите простить меня за вторжение в дом.

— Армель, что за новая прихоть… — начал нотариус.

Капитан подошел к двери, но прежде, чем он открыл ее, я была уже рядом.

— Я не сказала, что не хочу за вами последовать, капитан.

Он на мгновение опешил, потом засмеялся.

— Вы никогда не перестанете меня удивлять, — сказал он.

В эту минуту я поняла, что мне радостно видеть и слышать, как он смеется. Что до нотариуса, то он откликнулся на мою выходку совершенно иначе.

— Известно ли вам, Армель, что означают ваши слова? — спросил он.

— Да, сударь, — ответила я.

— Вы, девушка из моего дома, доверенная моему попечению, вы хотите поставить себя вне общества?

— Какого общества? — задала я вопрос.

Он было пришел в замешательство. Как видно, подумал, что вряд ли можно и впрямь назвать обществом несколько жалких жителей, а также людей, объявленных вне закона и нашедших себе убежище в этом порту, однако, опомнившись, продолжал:

— А губернатор, а прокурор?..

— Думаете, они найдут время обеспокоиться участью молодой особы, прибывшей сюда искать себе мужа?

— Вот именно мужа, вы правильно выразились, покровителя.

— Не верится, что капитан откажет мне в покровительстве, буде представится такой случай.

Было видно, что капитан в открытую забавляется этим спором, но госпожа Дюкло казалась испуганной. Она положила руку мне на плечо.

— Армель, вы не можете на глазах у всех покинуть наш дом с капитаном.

— Я уйду украдкой. Мне не хотелось бы вас запятнать всей этой авантюрой.

— О! — воскликнул нотариус. — Вы выбрали точное слово. Авантюрой, которая вас недостойна.

— Откуда вы знаете, сударь? — сказала я. — Может быть, этот отказ — моя единственная защита.

— Что вы такое сказали? — спросил капитан.

Я промолчала. Каждый словно бы разговаривал на своем языке, но каждый, в меру собственного разумения, отстаивал что-то личное.

— Наша ответственность, — продолжал нотариус, — и моя в особенности, обязывает меня предостеречь вас против ловушек, расставленных по дороге, на которую вы вступаете.

— К чему такая торжественность, друг мой? — заметила госпожа Дюкло. — Армель завоевала нашу любовь, мы будем по ней тосковать, да и она, я уверена, опечалится, расставаясь с нами. Так зачем же еще разводить на прощание мировую скорбь? Когда вы едете, капитан?

— При этих условиях завтра, если возможно.

— Вы, значит, покинете дом на рассвете, Армель. Капитан вас будет где-нибудь ждать, и нам первым придется разыгрывать недоумение, когда мы, проснувшись, вас не застанем.

Почему она так облегчала мне нашу разлуку? По-видимому, романтичность ее натуры возобладала над благоразумием, но после жизнь покажется ей еще более тусклой. Я подошла и поцеловала ее. Никогда я столь явно не выражала свою любовь и признательность, и она вполне оценила значение этого жеста. Нотариус попытался вмешаться снова:

— Друг мой, не делайте вид, будто вы одобряете…

— Я попросту ставлю себя на место Армель. Диктуя ей, как следует поступить, я избавляю ее от чувства неблагодарности, которое, может быть, ее мучит.

— Сударыня, — сказал капитан, — эти слова вам делают честь, и я вам за них особенно благодарен. И все же мне непонятно…

Он посмотрел на меня, и по его лицу скользнула смутная тень беспокойства. Я притворилась, что не заметила фразы. Внезапно нотариус сказал уже мирным тоном:

— Я сделал все, что в моих силах. В конце концов я ведь не опекун, не… — Он поискал слово, но не нашел его, и обратился к капитану: — Мы еще не садились за стол, не желаете ли разделить ужин с нами?

В отличие от того, что