Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс

Был ли на лице капитана хоть отсвет некоего облегчения, когда он вернулся на палубу с первым помощником? Я была слишком взволнована, чтобы это запомнить. Но нынче я совершенно убеждена: он потому лишь сумел начать жизнь заново, что все осталось невыясненным. «…Ответил, что даже не верит, будто вышеозначенная особа бросилась в море, а полагает, что она упала в него совершенно случайно».

Белое платье, волосы подняты кверху, чтобы всем взорам открылись серьги, в глубоком вырезе ярко взблескивает медальон. Через десять лет, ровно день в день, в прекрасное зимнее утро, утро южной зимы, седьмого июля… Небо какой-то бархатной голубизны, и вся эта голубизна опрокинута в море. Медные украшения «Галиона» сверкают на солнце, и к одному из его бортов швартуется лодка, нагруженная тюками с маисом. А на земле, в саду, как раз передышка. Его лицо склоняется над моим. «Ты все еще мне отказываешь, после стольких лет?» Мой отказ от замужества превратился у нас в игру. Я никогда не была так близка к тому, чтобы сдаться, но все же отказываю, решив, что это в последний раз, и я соглашусь при следующей попытке. Мы смеемся. То, что мы можем смеяться вместе, так важно для нас!

Именно в это мгновение мы понимаем оба, что нас затопляет то, что принято называть счастьем, и оно уже переходит границы обычных о нем представлений. Как мы достигли этого? Молчание, гордость, что-то похожее на суровость — и жизнь становится шире, полнее, приобретает ни с чем не сравнимую крепость. Как нам удалось стать достойными такой жизни?

Его рука у меня на плече, он поднимает глаза на крышу и говорит, что надо бы там проверить, не потрепало ли дранку последним ветром. А я озабочена тем, чтобы подсчитать в амбаре тюки, которые предстоит отправить на борт. Все очень просто, обыденно. Насвистывая, он входит в дом, я направляюсь к амбару. В дверях я оглядываюсь: он уже встал на перила балкона, затем взобрался на крышу, стоит, слегка пританцовывая, посылает мне сверху привет и — скользит.

Минута, и вот все кончено. Внутри у меня и вокруг — одна пустота. Небытие вступает в свои права.

Белое платье, волосы подняты кверху, чтобы всем взорам открылись богатые серьги, в глубоком вырезе ярко блестит медальон… Что ж, я привыкла считаться с ней. Верилось, что, несмотря на мою неопытность, я окажусь могущественней, сильней, чем она. Но получила всего лишь отсрочку. Я вспоминаю свои слова, как-то вечером сказанные в Порт-Луи, у нотариуса: «Думают, что, уходя из жизни, кто-то ставит на себе крест, но не всегда это так. Тень способна сшибить этот крест, унести, проникнуть в любую щель и всех одолеть». С условием, что дождется своего часа.

Новая жизнь, еще один поворот. Время течет незаметно.

Каждый день я прихожу посидеть на каменной этой скамье, там, где кустарник усыпан розовыми цветами.

Каждый вечер во время прилива с тихим поплескиванием набегают на берег волны, гоняя у рифов Южной косы свинцовый футляр.

А посреди залива качается на бизань-мачте фонарь и мерцает, мерцает…

Утро двадцатого флореаля

Утром двадцатого флореаля в седьмой год Французской Республики, единой и неделимой, муниципальный совет, созвав по сигналу тревоги всех своих членов, как то: Женева, мэра, Демулена и Фортье, офицеров национальной гвардии, и Дюкасса, представителя метрополии, собрался в мэрии кантона Черной речки.

Гражданин Женев, мэр, председатель совета, доложил муниципалитету, что опасность, грозящая фрегату «Покоритель» и корвету «Матросская трубка», преследуемым пятью английскими военными кораблями и пытающимся стать на якорь в Черной речке, дабы оказаться там под прикрытием фортов, требует принятия срочных оборонительных мер и бдительности, так что он призвал муниципальный совет не прерывать своего заседания и не расходиться до тех пор, пока французские корабли не будут в полной безопасности и ничто не будет им угрожать.

Члены совета единогласно приняли предложение мэра, и муниципалитет, заслушав также заключение представителя метрополии, постановил, что никто не сойдет с места, пока враг не будет отогнан, и что будет сделано все необходимое для дополнительной мобилизации национальных гвардейцев, обеспечения защиты сторожевых постов и снабжения их всеми видами продовольствия, какие только сможет предоставить кантон…[12]

Попытавшись еще раз прорваться в открытое море, но потерпев неудачу из-за численного превосходства противника, оба французских корабля подняли национальный флаг.

Тотчас один из вражеских кораблей вышел на ветер и открыл огонь. Остальные корабли последовали его примеру. Вслед за первым залпом англичане начали бить без передышки. Французы живо ответили, ведя огонь по трем кораблям из кормовых орудий левого борта, по двум другим — из носовых.

Английские корабли стремились построиться так, чтобы взять французов в два огня, с правого и левого борта, но те, с необыкновенной дальновидностью предупреждая вражеские маневры, продолжали вести огонь в надежде на перемену ветра, что вынудит нападающих изменить курс. Но шквалы, изредка налетавшие из глубоких прибрежных ущелий, были слишком непродолжительны. Ветер упорно дул с моря.

До берега доносился гром канонады, и как будто были даже слышны удары пушечных ядер о палубы и корпуса кораблей, а порой долетали усиленные огромными рупорами боевые распоряжения командиров. Части рангоута, шкивы, обрывки такелажа и абордажных сеток вскоре начало прибивать к берегу. Казалось, дымится само море, по временам застилало горизонт, и после каждого залпа окутанные клубами дыма брам-стеньги и паруса словно бы повисали в воздухе.

Привлеченные шумом сражения местные жители, не обращая внимания на опасность, толпились на берегу. С третьего этажа стоящего на высоком мысу Белого Замка за всеми перипетиями боя следила семья Шамплеров. Интенсивный огонь продолжался уже почти четыре часа. Как вдруг наступило что-то вроде затишья, и оба французских корабля под прикрытием порохового дыма прибавили парусов и