Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс

я чувствовала во время визита Матюрена Пондара, сейчас я ничуть не смущалась присутствием капитана, когда подавала ужин. Наоборот, от его присутствия всем стало просто, легко, словно на окружающих изливалась какая-то исходящая от капитана скрытая сила. Разговор, который и мог и должен был стать при таких обстоятельствах трудным, сам собою свернул на общие темы. Говорили об отплытии кораблей, о пошлинах, о плантациях, об истреблении урожая крысами и обезьянами, о том, как хранить припасы в амбарах…

Забавно все это выглядело в столь важный для меня час: картина похвальной благопристойности, которую я собиралась попрать ногами. Зачем? Но это касалось только меня одной.

Капитан поднялся, чтобы откланяться, мы последовали его примеру. Поблагодарив супругов Дюкло, он повернулся ко мне:

— Итак, завтра в четыре часа я жду вас на площади. Не берите ничего лишнего.

Нам нечего было скрывать, жизнь есть жизнь, даже в подполье. И пусть посмеются над этим всякие там моралисты. Нотариус проводил гостя до самых ворот, желал, может быть, убедиться, что никого нет на площади и никто не увидит, как капитан выходит из этого дома. Но в такой поздний час, почти уже в девять, обитатели порта не смели быть вне своего жилища, и часовые ждали только сигнала к общему затемнению, чтобы начать патрулирование. Заперев дверь на засов, нотариус задул лампы, оставив зажженной всего одну свечку. Он это проделывал каждый вечер. И госпожа Дюкло, тоже совсем как обычно, пошла из гостиной к детям, чтобы заправить их одеяльца.

— Капитан берет на себя большую ответственность, Армель, но я не в силах бороться с вами и с ним, — сказал господин Дюкло. — Я вас не выдам, хоть это, наверно, мой долг. Однако условимся: я и понятия не имел о ваших намерениях.

— И мы вас не выдадим, сударь, — пообещала я. — Уж будьте покойны. Я бесконечно вам благодарна за то, что вы меня приняли и проявили ко мне столько ласки и понимания.

— Почему вы отказываетесь от замужества? — вдруг спросил он.

— Не знаю.

— Вы не доверяете его постоянству? Или вы знаете нечто большее, нежели рассказали, из происшедшего на борту?

— Я рассказала все, что мне было известно.

— Тогда я теряюсь в догадках… — Положив мне руки на плечи, нотариус добавил: — В любом случае не забывайте: мы ваши друзья.

— Я не забуду, сударь, — ответила я.

Он пошел в свою комнату и закрыл дверь.

Обычно я складывала грязную посуду в сундук и доставала ее оттуда лишь утром. В этот последний вечер мне было не по душе оставлять за собой беспорядок, и я отнесла все на кухню. Тщательно заслонив от окна свечу, я налила воды в таз и принялась за мытье тарелок. Госпожа Дюкло не замедлила присоединиться ко мне.

— Что вы делаете? Бросьте это, вам надо сложить свои вещи.

— Успею. Все влезет в один узелок.

— Вы точно солдат, который идет на войну.

— Примерно.

— Это та самая участь, о коей вы грезили, отплывая из Лориана?

— Я сама выбрала эту участь.

— Но почему отказываться от замужества?

Этот вопрос будет вскоре себе задавать весь остров, словно я не имела права принять или не принять то, что мне нравится или не нравится.

— Ответьте, Армель, почему?

— Мне кажется, вы, даже вы, не поймете меня, так как я не смогу это ясно выразить… Примите просто мою благодарность.

— Мы друзья, мы всегда будем вашими друзьями, Армель.

В дальнейшем они доказали мне это. Вот, в конце длинной цепочки воспоминаний, встает предо мною один летний полдень. Вдруг тишину разрывает скрип колесных осей, собака, наставив уши, глядит на аллею, по которой катится шарабан. Нотариус, по-прежнему полный достоинства, держит в руках вожжи. Рядом с ним госпожа Дюкло. Спасаясь от пыли, она надела на голову капюшон и придерживает у горла накидку. Чтобы приехать ко мне, им пришлось проехать четыре лье под палящим солнцем. Я глубоко взволнована. Я тотчас догадываюсь, зачем они прибыли. Но я знаю также, что не должна позволить себе ни слишком растрогаться, ни поддаться чужому влиянию. Моя жизнь здесь. Дом, поле, кустарник с розовыми цветами, каменная скамья и все, что они для меня означают… Не забываю прибавить сюда и море, и «Галион», стоящий в бухте на якоре. «Галион», который скоро опять отправится в плавание, и на полуюте будет стоять облеченный моим доверием старый бретонец. Ничего не дам изменить, пока я жива.

«Мы ваши друзья, мы всегда будем ваши друзья», — сказала мне госпожа Дюкло. Мы продолжали кружиться по заведенному кругу.

— Ложитесь спать, сударыня. Я скоро кончаю, да и не стоит вам раскисать. А то будет слишком грустно.

Постояв в нерешительности, она удалилась. Так было лучше. Я сложила тарелки в стопку. К ее пробуждению здесь будет полный порядок.

Ночь накануне сражения. Патрульные проходили мимо снова и снова. Я слегка задремала. В три часа я вышла во двор. Вода в чане покрылась ледком, меня прохватил озноб, и эта холодная баня посреди ночи напомнила мне тот благословенный ливень на «Стойком». «Не стыдно ли молодым девицам, воспитанным в монастыре, устраивать тут подобный спектакль?» Что этот капитан должен думать о девушке, которая предпочла, чтоб ее умыкнули, в то время как ей предложили замужество?

Я возвратилась в дом и оделась. Дети спали, и, прежде чем подхватить свой легонький узелок, я долго стояла у их постельки. Они спали крепко, однако в соседней комнате супруги Дюкло, должно быть, прислушивались к малейшему шороху. Мысль, что они, не приведи господь, застигнут меня на месте, заставила меня поспешить. В узелке были сложены мои лучшие платья, белье, накидка, ларец для шитья… Уверившись, что ничего из самого нужного не забыто, я вышла и тихо закрыла дверь дома. Два-три шага, и вот уже я за воротами.

— Пошли.

Я вздрогнула, восприняв это слово как символ. Два слога, которые выводили