Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

— Вы Яша Котик?

— А кто же Яша Котик, вы, что ли?

— Что вы стоите в дверях? Входите. Я не одет, потому что по ночам я не могу спать и вот пытаюсь спать днем… Ваша жена уже скорее ваша, чем моя — съезжает от меня. У нее уже есть третий. Или, может быть, он пятый? Входите, входите. Она всегда говорила о вас. Она вас не забыла.

— Правда, Лурье, эти разговоры ни к чему, — сказала Анна по-английски.

— Какая разница? Входите. Сюда. Видите, она пакует вещи. Я вас не обманул. А откуда вы приехали, если позволительно спросить? Присаживайтесь.

— Я приехал со всего мира. Все страны сговорились превратить Яшу Котика в пепел, а Яша Котик решил для себя, что он хочет жить… Зачем Яше Котику жить? Вот чтобы посмотреть на Анну и на вас тоже. На том свете тоже присматривают за Яшей Котиком. Там его хотят угробить. А к чему такая спешка? В Голливуде слышали обо мне и хотят заиметь меня там в качестве звезды. Я сыграл в России в одном фильме, и его привезли в Америку. Я в России торговал мылом на черном рынке, а здесь обо мне писали рецензии. У меня тут есть кузина, и она вырезала и собирала все эти рецензии. В Америке Яша Котик тоже важный человек. Вы курите?

— Извините меня, но я должна пока уложить свои вещи, — сказала Анна, испуганно и смущенно глядя на двух мужчин.

— Ну и укладывай, — ответил ей Станислав Лурье. — А вы присаживайтесь, вот сюда, — сказал он Яше Котику, указывая на стул. — Если у вас еще сохранилось чувство юмора, то это хорошо. А где вы побывали в России?

— А где я не побывал? Я изъездил все сталинское государство вдоль и поперек. В тюрьме я тоже сидел, но не за политику, а за торговлю на черном рынке. Там всем приходится торговать на черном рынке. Я разъезжал с труппой, и в «Правде» писали про меня статьи. Но еды не хватало, и как только я приезжал в какой-нибудь город, то сразу же отправлялся что-нибудь продать. Тут расклеивали афиши с моими портретами, а там я, знаменитый артист, стоял с протянутой рукой и продавал кусок мыла, или майку, или что угодно другое, что подвернется. У меня была там баба, но она ушла с другим. Она оставила у меня свою ночную рубашку, и я сразу же пошел на рынок, чтобы ее продать. Стою я, а тут она идет со своим новым любовником. Показываю я ей ночную рубашку и говорю: «Купите, гражданочка, красивое бальное платье». Вот это социалистическое отечество. Приезжаю я в один город с моей труппой, а ночевать негде. Лежим мы все ночью на сцене, а укрываемся декорациями. Приходилось мне и ночевать на улице зимой. Во время войны была нехватка во всем. Только вшей было больше, чем предусматривалось пятилетним планом…

Анна закусила губу.

— Говоришь, как по писаному!

— Я говорю правду, а правда смешна. Поэтому я комедиант. А что между вами произошло? Почему она пакует свои шмотки?

Станислав Лурье поморщился:

— Каждую пару лет она меняет мужей. Это у нее такой принцип.

— Прошу вас обоих, не разговаривайте обо мне. Если хотите поговорить обо мне, то я лучше уйду. Вещи заберу в другой раз.

— А что я говорю? Упаковывай, что можешь, потому что тут все разворуют. Я за это не несу ответственности.

— Здесь тоже воруют? — спросил Яша Котик. — У нас воруют все. Все воруют, кроме товарища Сталина, потому что он — бог, а богу незачем воровать. Он может просто взять, что захочет. В России я был и торговцем тоже и вел бухгалтерию. У нас все надо записывать. Но на чем записывать, если нет бумаги? Я вел бухгалтерию на стихах Маяковского. Он писал короткими строками, и остаются широкие пустые поля. Мне приходилось немножко воровать, иначе я бы сдох от голода. Я потом вырезал пару страничек и выбросил. Контролер приходит проверять мои счета, а он как раз знал стихи Маяковского наизусть. «Эй, гражданин, — говорит он, — что-то тут не сходится в твоей бухгалтерии». Тогда я решил вести бухгалтерию на стихах Демьяна Бедного…

— Ты лжешь, — вмешалась Анна.

— Никакой лжи. Зачем врать, когда тамошняя жизнь каждый день подкидывает тебе такие вещи, каких не придумает никакой лжец? Вот я приведу вам пример. У меня там был друг, еврейский писатель. В России я сблизился с еврейскими писателями. Он не умел писать, ну это не беда. Все, что требуется, это восхвалять Сталина. Один раз мы разговаривали, и он сказал: «Ой, как мне тут все надоело! Я бы полжизни отдал, лишь бы уехать отсюда…» Как только он это сказал, я подумал: «Ага, мне придется пойти в НКВД. Если я на него не донесу, он может на меня донести, что я слышал контрреволюционные разговоры и промолчал». Никогда нельзя знать. Может быть, он меня провоцирует? Посмотрел я на него с таким выражением — мол, ну и что это тебе дало? Пожимаем мы друг другу руки и сразу же оба идем в НКВД. Подхожу я к двери и вижу, что мой болтун уже здесь. Он шел по другой улице. Прождали мы там полдня, а потом донесли друг на друга и пошли домой вместе…

— Как же это получилось, что его отпустили домой?

— Это значит, что он меня испытывал… Раз он пришел и все рассказал, то, значит, все в порядке…

Станислав Лурье почесал лоб:

— Да, очень милая страна. Но если вы едете в Голливуд, то я вам советую не рассказывать там всех этих историй. Весь Голливуд красный. Писатели тут тоже на три четверти красные. Тут, если вы скажете дурное слово о стране Сталина, на вас устроят бойкот.

— И здесь тоже?

— И здесь тоже.

— Хорошо, что вы мне это сказали. Ну так я поверну дышло. Я им скажу, что рабочие там ходят в золоте. Это действительно, как говаривала моя бабушка, «мир лжи»… На том свете тоже, наверное, придется врать.

— Что там на том свете, это мы увидим, — ответил Станислав Лурье.

— Я уже был на том свете, — сказал Яша Котик Станиславу Лурье и одновременно никому. — Во время войны я заболел сыпным тифом. У меня была температура сорок три градуса. Потом она резко упала до тридцати четырех. Я лежал