Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

— Кто это?

— Папа, это я.

Больше она ничего не смогла выговорить. Борис Маковер издал какой-то хрип и тоже смолк.

— Что ты там делаешь? — наконец крикнул он. Это был такой вопль, что Анне пришлось отодвинуть трубку от уха.

— Я пришла за своими вещами, папа…

— Не называй меня «папа». Я тебе не отец, а ты мне не дочь! Я тебя вычеркнул, вычеркнул. Да сотрется твое имя! Не вздумай прийти в мой дом, потому что я велел этому иноверцу — как его там? — чтобы он тебя не впускал. Я хотел поговорить с Лурье, а не с тобой.

— Я позову его.

— Нет, не надо.

И Борис Маковер положил трубку.

Какое-то время Анна еще продолжала держать телефонную трубку в руках. Потом тоже ее положила. Она вернулась было к чемодану, но в этот момент позвонили в дверной звонок. И снова Анна никак не могла для себя выбрать, открыть дверь или нет. «Нет, лучше не буду, — решила наконец она. — Сегодня каждый норовит меня обидеть, даже полный недотепа…» Однако, как прежде телефон, теперь звонок у входной двери никак не переставал звонить. Станислав Лурье, видимо, решил не реагировать ни на какие звонки. Но почему до этого он ответил ей, Анне? Через какое-то время она все-таки подошла к двери. «Кто там? — спросила Анна, но ей не ответили. — Не открою, а то меня сегодня, чего доброго, еще и убьют», — сказала она сама себе. Однако сделала прямо противоположное: открыла дверь. И увидела человека, показавшегося ей странно знакомым, хотя она его и не узнавала. При этом она понимала: то, что она его не узнает — просто дикость, поскольку перед нею явно стоит кто-то, кого она знает уже долгое время… Она переживала нечто похожее на внезапную амнезию. Мозг на какое-то время как бы опустел. Перед нею стоял маленький человечек в желтом клетчатом пальто. Оно было расстегнуто, и под ним она увидела коричневый с красноватым оттенком костюм. Человечек был одет по-иностранному, в кричащие цвета: рубашка в красные точечки и полоски, шелковый галстук являет дикую смесь красок, воротник застегнут на шпильку, отчего шея выглядит неестественно тонкой. Анна смотрела на него удивленно и даже завороженно. На шляпе человечка торчит перо. Седые волосы не соответствуют молодому личику и лежат на черепе, как парик. Он выглядел так, будто только что прилетел из какой-то тропической страны. Анна заметила его лакированные ботинки и белые гетры. Франты иногда носили такие ботинки и гетры летом. «Я его знаю, я его знаю, — говорила себе Анна. — Но кто он?» Человечек слегка зажмурился и смотрел на Анну с упреком близкого человека, которого не узнают. Что-то издевательское и шельмовское сквозило в его желтоватых глазках и в морщинах вокруг носа. Казалось, в любое мгновение он может рассмеяться, захохотать, пискнуть.

— Этого просто не может быть! — произнес он наконец по-немецки.

И в этот момент Анна узнала его. Она побелела. Это был Яша Котик, ее первый муж.

— Боже мой, что ты тут делаешь? — спросила она тоже по-немецки.

Анна не впустила Котика внутрь, а стояла на пороге, придерживая дверь. Теперь она поняла, почему не узнавала его: появление Яши Котика здесь было чистым безумием. Чем-то граничившим с абсолютной невозможностью. Только теперь она заметила произошедшие в нем изменения. Он как бы уменьшился, похудел, постарел. В лице появилось что-то чужое, у чего не было названия и что можно было только увидеть. Какое-то трагическое шутовство вырывалось изнутри, ужимка паяца, прошедшего ад и каким-то образом выбравшегося из него. Морщины вокруг рта углубились и казались процарапанными по глине. Все выражение лица, казалось, говорило: «Ай-ай-ай, как сильно отдалиться могут близкие люди! Посмотри-ка, что может сделать время!» Он, казалось, смеялся каким-то плачущим смешком…

— Анна!..

3

Анна заговорила с Яшей Котиком по-немецки. Расспрашивала его, откуда он приехал, давно ли уже в Америке. Сказала, что это просто случайность, что он застал ее на этой квартире. Что касается Яши Котика, то он, оказалось, порядком подзабыл немецкий. Он разговаривал теперь на этом языке, как те Ostjuden, над которыми он в свое время насмехался со сцены в Германии. Он запинался чуть ли не на каждом слове. Заметив удивление Анны, Яша Котик сказал ей просто по-еврейски:

— Я совсем забыл язык Гитлера. В России я разговаривал или по-русски, или по-еврейски. А по-английски я знаю только три слова…

И он произнес гнусное ругательство. Анне стало противно.

— Не понимаю, зачем ты приехал на эту квартиру. Я здесь больше не живу.

— Да? А где же ты тогда живешь?

— Не здесь.

— Ты переехала отсюда совсем или это что-то другое? Я разыскиваю тебя уже целых две недели. Звонил твоему папе, но старика никогда нет дома, а эта его Рейца глуха, как стена. Ты ей про Якиша, а она тебе про Файвиша.[208] Я узнал, что ты теперь мадам Лурье, и позвонил сюда, но тут тоже не отвечали. Я уже скоро должен уезжать в Голливуд, и мне пришло в голову попытать счастья и просто прийти и постучать в дверь, как делал мой дедушка Гецл. Ну, и я тебя наконец поймал… Хе-хе-хе…

— Это невероятное совпадение.

— Я привык к невероятным совпадениям. Десять тысяч случайностей должны были произойти, чтобы я оказался стоящим у этой двери.

Анна немного подождала.

— Я не могу тебя здесь принять. Вся эта ситуация очень странная. Спустись и подожди меня внизу. Я скоро тоже спущусь.

— Ты еще, чего доброго, можешь убежать через печную трубу.

— С чего это мне вдруг убегать? Я никого не боюсь.

— Ты стала другой в Америке.

— Я постарела.

— Нет, не постарела, просто стала другой. Где мне тебя подождать?

— Подожди на улице напротив дома. Я тут должна упаковать кое-какие вещи. Я расхожусь и с ним тоже. Такова уж моя судьба.

— Вот как? Ну а я хотел с тобой увидеться. Я обязательно должен был взглянуть на тебя… Мы ведь старые знакомые…

И Яша Котик шмыгнул носом наподобие уличного мальчишки. Это никак не вязалось с его седыми волосами.

Неожиданно появился Станислав Лурье. Вышел из спальни и тут же оказался у входной двери. Он сказал по-польски:

— Кто это? Чего ему надо?

— Тут еще mówia po polsku![209] — как будто обрадовался Яша Котик. — Я только что приехал из Польши, но по-польски мне как-то не говорится… Польский язык у меня мешается с русским.

— Чего вы хотите? Кого вы ищете? — заговорил с ним по-еврейски Станислав Лурье.