Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

— Забирай. Мне не нужны твои тряпки. Можешь забрать все, даже мою кровать.

— Мне не нужна твоя кровать.

— Забирай и проваливай. Я не желаю тебя видеть.

— Ну, тебе не стоит прогонять меня. До сих пор за квартиру платила я, а не ты…

— Ты платила? Твой отец платил, потому что надеялся, будто таким образом сможет удержать тебя от окончательного превращения в потаскуху, но потаскуха остается потаскухой.

— Прошу тебя, Лурье, не надо грубить хотя бы пару минут, которые мне придется здесь провести.

— Я грублю? Будь я мужчиной, а не тряпкой, то вырвал бы все твои волосенки, выбил тебе все зубы и вышвырнул тебя отсюда, как кучу мусора. Так когда-то вели себя мужчины. Но Америка кастрирует мужчин если не физически, так духовно. Со временем их и физически будут кастрировать. Здесь царит дьявол в образе женщины. Здесь правят те, кто не должен править. Но ничего, скоро они разрушат эту страну. Она утопает в косметике и бульварной литературе. Скоро здесь власть захватят негры или какая-нибудь другая раса, которая еще не деградировала. Где ты шляешься?

Анна побледнела:

— Я, пожалуй, лучше пойду.

— Куда ты бежишь? Я тебе ничего не сделаю.

— Ты способен на все.

— Способен-то я способен, но мне не хочется руки марать.

Станислав Лурье ушел из гостиной в спальню, хлопнув при этом дверью. «Он стал мужчиной, — подумала Анна. — Прежде он никогда так не разговаривал…» Ноги у нее подгибались, и ей пришлось присесть. Она сидела и осматривалась. За эти несколько недель все в доме покрылось пылью, поблекло, помялось. Лурье, похоже, целый день позволял солнцу хозяйничать здесь. Растения в цветочных горшках завяли. Анна хотела было встать и в последний раз полить их, но так и осталась сидеть. Все равно не поможет… Было странно ощущать себя чужой в этой квартире, которую она обставляла когда-то с такими расходами и с таким трудом. «Это мой последний визит сюда. Грейн прав: я должна была взять адвоката…» Какое-то время Анна размышляла, что взять. Ей бы не помешал кто-нибудь, кто помог бы ей уложить вещи. Она поднялась и открыла платяной шкаф. Ее одежда висела нетронутой. У нее где-то был большой сундук, но он, видимо, в подвале.

Вернулся Станислав Лурье.

— Ну а где ты живешь? Как тебе живется с твоим новым любовником?

Анна искоса посмотрела на него:

— Прошу тебя, Лурье, не порти мне последние минуты, которые я должна здесь находиться.

— Я тебя ясно спрашиваю: как у тебя идут дела с твоим любовником?

— Что ты хочешь слышать? Что он меня бьет?

— Мне все равно. Он может тебя бить, а может целовать. Я так и так ухожу.

Анна насторожилась:

— Куда ты уходишь?

— К моей жене и к моим детям.

У Анны что-то оборвалось внутри.

— Ты что, с ума сошел?

— Может быть, я сумасшедший. С меня довольно этого паскудства. Я сразу не должен был их оставлять. Я хочу с тобой поговорить о практических вещах.

— О каких вещах?

— Твой отец лишит тебя наследства. Он мне сам сказал, что велел переписать завещание. Он дал тебе чек, но потом его аннулировал. Ты останешься без гроша, и твой мистер Грейн бросит тебя и вернется к жене. Ты — потаскуха. Но в Америке есть потаскухи помоложе и покрасивее тебя. Конкуренция в этой отрасли очень велика.

— Ты можешь только ругаться.

— Никакой ругани. У меня есть insurance,[207] и она пока на твое имя. Я могу ее переписать на кого-нибудь другого, но мне не важно, что ты получишь эти деньги. Потаскухам надо много денег. Эта профессия связана с большими расходами.

— Чего ты хочешь? Эту insurance платила я, а не ты.

— Ты платила, но она на мое имя. Когда я сдохну, то буду стоить десять тысяч долларов. Если хочешь, можешь сделать так, что я буду стоить двадцать или тридцать тысяч. Вся Америка построена на том, что жены убивают мужей и получают за это деньги. Здесь жертвы платят убийцам.

— Никто тебя не убивает. Ты можешь жить и сам зарабатывать себе на хлеб. Можешь даже откладывать на страховку. Меня это не волнует.

— Я не хочу ничего откладывать, и мне не нужен хлеб. Мне нужна потаскуха. Вот в таком я настроении. Я не могу спать, а это мне, может быть, помогло бы. И если ты хочешь себя продать, можешь заключить со мной сделку.

Анна отодвинулась от него.

— Прошу тебя, Лурье, замолчи.

— Ты еще и обижаешься? Такие, как ты, не должны обижаться. И я знаю, что денег тебе надо много. Не каждая распутная девка продается по такой высокой цене.

— Прошу тебя, Лурье…

— Перестань меня просить. Я сделал тебе предложение. Я ухожу, и это не шутка. Мне скоро ничего не будет надо — ни женщин, ни денег. Я увижу, что творится наверху. Правят ли и там гитлеры или там даже этого нет? Мне пробовали показать тот свет, но я этому как-то не доверяю. Если хочешь узнать правду, надо быть готовым заплатить за нее головой.

— Правда никуда не убежит.

— Я делаю тебе предложение и жду на него ясного ответа: я повышу стоимость иншуэренс до тридцати тысяч. Когда я сдохну, ты получишь тридцать тысяч долларов. Все, что ты должна для этого сделать, — приходить ко мне два раза в неделю. Мадам Помпадур не получала такой оплаты.

Анна расплакалась:

— Чего ты от меня хочешь, садист?!

— Коли так, то я тебе обещаю, что ты не получишь ни единого пенни.

И Станислав Лурье вернулся в спальню.

Анна вытащила чемодан и уложила в него несколько вещей. Она больше не плакала, но в глазах ее по-прежнему стоял туман. «Да, он убьет себя. Он из тех, что только ищут предлога, — говорила она себе. — Но что я могу поделать? Что я могу поделать?» Она никак не могла решить, что укладывать, а что нет. Брала ненужные ей предметы и при этом отдавала себе отчет, что она оставляет нужные. Она даже не могла уложить вещи аккуратно, а просто запихивала и мяла все. Вдруг зазвонил телефон. Он звонил гулко и безответно, как в пустой квартире. Станислав Лурье, видимо, больше не подходил к телефону. А тот все звонил и звонил. «Может быть, это мне? — пришла ей в голову мысль. — Не все ведь знают, что я ушла от него». Она подняла трубку.

— Алло!

На той стороне линии кто-то был, но он не ответил. Анна услыхала напряженную тишину.

— Алло!

И вдруг она услышала