Адаптация - Валерий Былинский

Лиза предложила ей прогуляться по городу, посидеть в кафе, там она и выяснила, что у Алены сейчас проблемы с деньгами – ее родители живут в маленьком районном городке и не могут помогать дочери.

Подружки выпили пива в пиццерии «Европа», потом поехали в развлекательный центр «Союз», где, после трех партий в боулинг, сели за стол, заказали мохито, и Лиза сделала ей предложение. Когда сумма выросла с тысячи долларов до десяти, Алена согласилась.

В тот момент, когда Алена давала свое согласие, в ней возникла какая-то приятная прохладная тишина и она мягко подумала: а зачем я это делаю? Секс, как и у многих идеальных телом женщин, в ее жизни большой роли не играл. Но некоторые эмбрионы необходимости духовной связи с мужчиной, внушенные семейным воспитанием, блуждали в ее сознании и едва слышно полемизировали с душой. О чем шел этот разговор? Вообще-то разговоров в момент принятия решения в ней звучало два: один (души с сознанием) был еле слышен, а второй, более представительный и существенный – был диалог ее рассудка с внешним миром. Алена понимала, что дело, которое ей предлагают, довольно важное и, стало быть, дорогое. Она догадывалась, что за то, что предлагала ей Лиза, в столице или, по крайней мере, в Петербурге можно было запросить в два, а то и в три раза больше. Но в пределах ярославского развлекательного центра, хоть и в пяти часах езды от Москвы, такая цена была просто подарком. Итак, сделка состоялась, женщина была куплена.

А что же первый разговор Алены – ее души с сознанием?

Алена попросту закрыла глаза и уши, чтобы не слышать окончания тихих дебатов.

Вот так, интуитивно, как и многие из нас, она вступила на путь жизни российского среднего класса, один из принципов которого отлично выразил автор американского учебника по достижению успеха Ричард Бренсон: «К черту все! Берись и делай!»

Здесь стоит сказать, что мне лично призыв этого американца очень по нраву. Еще бы, ведь он призывает работать, а не распускать нюни! Но все же… Почему так часто современное поколение русских буржуа любит уплощать и перетягивать в сторону темной стороны природы вещей почти что любую сильную и здравую мысль? Ведь дело не в том, что мы что-то делаем, а в том – ради чего и зачем.

Разве не так?

Лиза, не потребовав с Алены расписки или честного слова, сразу вручила ей задаток – три тысячи. Она чувствовала, что насчет этой девчонки беспокоиться нечего, она все сделает как надо. Беспокоиться надо было только насчет меня. Поэтому Лиза накатала по мою душу небольшое послание и вручила этот листок бумаги Алене, с тем, чтобы она мне его передала.

Вот это письмо:

Лешему моему друге Сашке

Дорогой мой мужчина, которого я первый раз в жизни раз и навсегда называю любимый. Так как я точно знаю – а ты, зная меня, знаешь, конечно, что я могу знать только точно и никак иначе! – так вот, зная, что мы с тобой встречаемся раз и на всю жизнь, и нам не предстоит провести после засыпания наших чувств будничную, сорную, разводную и прочую плохую жизнь, – я хочу вот что. Чтобы ты, мой милый человек, принял этот подарок от любящей тебя женщины (прошу заметить, именно, не человека, а женщины, ибо женщина – это другое состояние, подозреваю, даже большее, чем просто какой-то там человек, каковым всегда был и останешься ты, мужчина). Прими сей подарок без свойственных тебе бурчаний и смехчаний, просто осуществи свою мечту юности, о которой ты мне, хоть и под пыткой, но все же признался. А я от этого получу особый вид радости похлеще и повыше любого твоего оргазма. И помни – что никаких последствий такое приключение в нашей жизни иметь не будет, потому что просто не случится у нас времени это последствие почувствовать. Времени мало, мой леший друг, ох как мало! Так что не рассуждай, а эпикурействуй.

Покедова.

Ночная воришка Элизабет.

P.S. Я очень-очень скоро вернусь.

Прочитав это письмо, я положил его рядом с собой на стол и стал говорить с Аленой, движения которой были мягкими и нежными, словно у молодого зверя. О чем мы беседовали? Я спрашивал ее, каким образом Лизе удалось уговорить ее приехать ко мне, но она отвечала, что пообещала Лизе не говорить мне об этом. Что ж, я не настаиваю, только полагаю, что нам не стоит с ней делать то, ради чего она сюда пришла. Почему? Ну, у меня тоже есть причины не раскрывать побуждающие меня к этому причины. Увидев мягко вспыхнувшую в глазах Алены тревогу, я уверил ее, что сам лично поговорю с Лизой и скажу, что все было.

Я спрашивал Алену о том, как она росла, кто ее отец и мать, любит ли она жизнь и чего вообще ждет от нее. Почувствовав, что я говорю искренне, она, похоже, поверила мне и устроилась в кресле поудобнее, заложив ногу на ногу, показывая мне всю свою фигуру в красоте совершенства. И, как это часто бывает, именно тогда, когда мы решили сложный вопрос, расслабились и стали непринужденными, ее поза в кресле стала для меня необыкновенно привлекательной и я даже несколько раз подумал во время нашего разговора (или кто-то во мне думал об этом), что было бы неплохо все-таки…

Алена говорила искренне, я это чувствовал. Она рассказала, что у нее есть младшая сестра, которая еще учится в школе, мать, отец и бабушка. Главная мечта – встретить мужчину, которого она могла бы полюбить. И что, пока этой любви нет, она живет инстинктивными движениями вперед, стараясь сформировать себя как личность. Тщательно изучает языки – уже знает английский, теперь принялась за испанский. Хочет работать в какой-нибудь серьезной, высокооплачиваемой компании. Наверное, переедет в Москву, где попробует сделать самостоятельную карьеру.

– А что, – говорила она, закурив тонкую сигарету и озабоченно вздергивая тонкие брови, – мир таков, нужно заботиться о себе, потому что если тебе хорошо не будет, то не будет хорошо и другим. Еще я думаю, что в жизни особенно важен здоровый цинизм…

Я с улыбкой кивал. Ее эротическая привлекательность заметно поблекла после этих часто слышимых в жизни и по телевидению слов.

Алена поставила на стол бутылку «Джек Дэниэлс», я налил виски в стаканы и мы выпили. Я спросил, любила ли она уже кого-нибудь. Алена ответила, что всегда искренне этого хотела, но, похоже, ее тело мешает любви. Мерным тоном она сказала, что пока у женщины тело молодое, ему надо найти удачное применение, и что лучше всего, по ее мнению, сделать это в кино. Поэтому, несмотря на свой в сущности уже не юный возраст, она, пожалуй, обязательно попытается поступить в этом году во ВГИК или в Щукинское училище.

– В кино, мне кажется, сейчас лучше чем где-то еще. К тому же оно сейчас находится на подъеме, там вращаются хорошие деньги, – говорила она.

– А что ты думаешь о деньгах? – спросил я.

– Что?

– Что такое деньги? Для чего они даны человеку?

Алена вздернула свои тонкие брови и поменяла местами ноги, сильнее обнажив их.

– Я думаю… – сказала она, – что деньги даны человеку для счастья. Да, наверное, это банальность, но это правда. Большие деньги дают человеку свободу и он может делать все, что хочет.

– Как ты думаешь, в раю могут быть деньги? – зачем-то спросил я. И вдруг заметил, что у нее выступили на глазах слезы; быстро закрыв глаза руками, Алена встала.

– Я… не понимаю, что со мной происходит, – выговорила она.

Я подошел к ней, она резко качнулась в мою сторону. Гладя ее по волосам, я чувствовал, что сам каким-то таинственным способом познакомился с этой девушкой и привел ее сюда, и сейчас она даже почти влюбилась в меня, а я – в нее, и нет никакой Лизы, а существуем только мы вдвоем…

Отпив виски, Алена в самом деле внезапно встала, оперлась со стаканом в руке о кресло и провела пальцами свободной руки по своим зажмуренным глазам – может, у нее там и в самом деле выступили слезы?

– Вы… – сказала Алена, забыв, что мы уже общались на «ты», – говорите так странно, словно в мире не существует вещей.

– Но мне кажется, что их и в самом деле нет.

– Тогда, – неуверенно произнесла она, – все как-то слишком уж серьезно. Вы какой-то ненормально серьезный по жизни, Саша. Вам не говорили об этом?

– Нет. – Я поднял свой стакан, посмотрел на Алену сквозь янтарную жидкость и улыбнулся. – Разве это ненормально, когда-то кто-то улыбается меньше, чем как считается, следует улыбаться?

– Нет, но, я… То есть, если честно, да… это напрягает меня, вот, – Алена облегченно улыбнулась и села на подлокотник кресла. – Вы знаете, почему я сейчас заплакала?

– Я не заметил, что вы плакали.

– Потому что мне стало страшно, словно скоро случится что-то ужасное и я… как будто там будто на секунду побывала. Вам не бывает страшно?

– Бывает, – улыбался я. – Но радости, мне кажется, больше в жизни. Серьезное не всегда муторное, Алена. Наоборот, бывает такая очень хорошая серьезная радость. Не пробовали?

Глядя на меня во все свои блестящие глаза, Алена медленно покачала головой. Возьми я сейчас ее за тонкую талию и перегни назад – так, чтобы волосы коснулись пола, все бы кончилось. Или только началось.