Бухтарминские кладоискатели - Александр Григорьевич Лухтанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ага, сидели, грелись и мясо жарили. Мамонтовое.
— Если бы! Я думаю, они всегда голодные были, а уж когда удавалось добыть какого зверя, то за раз его тут же и съедали. Как волки. Их жизнь и была похожа на жизнь диких зверей и висела на волоске — как говорится, на грани выживания. И сколько погибало, сколько выживало — одному Богу известно. Мне представляется, что выживал один из десяти. И опять, что значит «выживал»? До какого возраста? Логично думать, что надо считать до возраста, когда человек может оставить потомство, то есть до двадцати — двадцати пяти лет. Иначе популяция вымрет.
— Так мало?
— Что поделаешь, жизнь была слишком суровой. Видимо, отдельные индивидуумы доживали до преклонного возраста, но я думаю, их было очень мало. Систематические голодовки, войны, болезни, эпидемии… Кое-где существовала вынужденная традиция освобождаться от ненужных членов общества.
— Убивали?
— Возможно, не убивали, а оставляли на умирание. Изгоняли. Немощных и нахлебников содержать было невмоготу.
— Это одно и то же.
— Что поделаешь, в мире так устроено: главное — сохранить популяцию, род, племя, чтобы оно продолжалось. Например, у хищных птиц, когда наступает голод, съедают самого слабого птенца в гнезде.
— Что, и у человека так было?
— Гоша, ты задаёшь вопрос, на который сам можешь ответить не хуже меня. Здесь можно только гадать. Некоторые исследователи считают, что у древних людей каннибализм был в норме. Ты сам знаешь, что он имел место даже в совсем недалёком прошлом. В любом случае пища, тем более белковая, у человека каменного века была драгоценностью, и он не пренебрегал любой. Сам подумай: вот в нашем суровом климате, чем питался древний человек зимой? Корешками сыт не будешь, даже трава — и та под снегом. Мамонта, оленя попробуй добыть. Если и загонят какого, то это бывает очень редкой такая удача. Вот лось выживает за счёт прутняка. Ивовый молодняк, бывает, подчистую выгрызает. А что человеку остаётся делать, чтобы зимой не умереть от голода? Наверняка и человечинку ели.
— Да, романтики мало.
— О романтике и говорить нечего. Романтика есть только у писателей, изображающих жизнь древних людей. Без романтики никто книгу читать не будет.
— Честно говоря, у меня как-то и интерес к этим троглодитам поуменьшился, — признался Егор. — Больно всё грубо и жестоко.
Роман, до сих пор не принимавший участия в разговоре, не выдержав, наконец, вмешался:
— Жизнь вообще груба и жестока. Это и есть дарвиновская теория эволюции и происхождения видов: слабый погибает, выживает сильнейший. Он же и оставляет потомство, и так из поколения в поколение совершенствуется вид, всё более приспосабливаясь к существованию. Так древний человек совершенствовался, пока не превратился в гомо сапиенс — человека разумного.
— Стойте, стойте! — Сметливый Агафон углядел пробел в дарвиновской теории. — Ты, Роман, говоришь, что выживает сильнейший, умнейший, трудолюбивый, а бедный и ленивый должен погибать?
— В принципе да, — вынужден был признать Роман, — хотя я сомневаюсь, что человек разумный сейчас совершенствуется по этой схеме.
— Вот-вот, я тоже об этом хочу сказать. Получается совсем наоборот, чем по дарвиновской теории, — не унимался Агафон, — самые бедные народы, например многие племена в Африке, усиленно размножаются, имея по десять и более детей в семье, в то время как богатые и успешные европейцы вымирают, имея двух, а то и одного ребёнка. И население в Африке растёт, а в Европе сокращается.
— Что ж тут не понять! — вмешался Стёпа. — Человеческий разум всё перевернул в мире, и прежние законы природы уже не работают. Я имею в виду людей. У нас всё по-другому. И потом, не надо забывать, что видимые изменения происходят через значительный период времени, нужны миллионы лет для этого.
— Осторожней, голову не разбейте! — предупредил Фемистокл, прервав разгоревшийся диспут. — Видите, свод понизился? Здесь в три погибели придётся сгибаться.
— Хорошо, хоть не ползком, — прокомментировал Егор, — шибко не люблю на карачках передвигаться.
Местами проход превращался в узкую наклонную щель, где протискивались боком. Завалы каменных обломков преграждали путь; узкий лаз, извиваясь, уходил в сторону и куда-то вниз. Ручей же, журчащий рядом, вдруг нырнул и с шумом исчез в небольшом отверстии на полу.
— Кстати, Фома, — вдруг перешёл на другую тему Стёпа, — куда уходит вода? Как я понимаю, не вся она выходит на поверхность. Проваливается в тартарары. Куда она девается, не в центр же земли?
— Знаешь, Стёпа, — признался Фемистокл, — я и сам об этом частенько задумываюсь. Ты же видел зимой полыньи вдоль по замёрзшему руслу Хамира. То же и по Бухтарме. Я думаю, это подземные воды пробиваются, выходя на поверхность, не дают замёрзнуть всей реке. Родники, ты это и сам знаешь. Но сколько-то воды действительно уходит куда-то низ. Я вот думаю, что эта вода скапливается где-то в горных породах. Ты же слышал про так называемые подземные моря и озёра? Скорее всего, это просто трещины в породах, заполненные водой. Иногда такие подземные воды даже в пустынях находят. Бурят скважины, качают воду, используют, и её бывает очень много.
— Фу ты, чёрт, чуть башкой не стукнулся! — пожаловался Рома. — Долго нам ещё карабкаться?
— Да вот же, почти пришли.
Своды подземной полости расширились, и путники очутились в обширной сухой камере, в дальнем конце которой слабо засветился выход на поверхность.
— Однако, заросло всё, — сказал Фемистокл, на корточках пробираясь к выходу сквозь густые ветви черёмух и колючей боярки. — Но это и хорошо — меньше любопытных глаз обнаружат лаз. Давненько я тут не был, — добавил он, озираясь и осматриваясь. — Однако, лет пятнадцать.
Щурясь, ослеплённые ярким светом, спелеологи вышли наружу. Конечно, всех интересовал вопрос, где они находятся. Это был сырой и тенистый лог, густо заросший осинником, под сводами которого буйно разрослись папоротник и типично таёжное разнотравье, сплошь закрывающее поверхность земли.
— Не так уж и далеко от вашей штольни, — заявил Фемистокл, — мы находимся в соседнем отщелке. Вот вам запасной выход, о котором я уже вам говорил. Причём гораздо более скрытный, чем штольня. Сюда никто не ходит, и им вполне можно пользоваться.
И он опять повторил то, что уже говорил и раньше:
— А штольню можно бы и замуровать.
Все промолчали, а Фома продолжал:
— Ну вот, я думаю, что здесь могли обитать пещерные люди. Сухо, лес рядом, есть дрова. А что ещё надо для существования людей? Естественно, пища. Летом собирали ягоды, корешки, весной — дикий
