Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов

В капищах языческих – мерзость,

Ящерицы, змеи да падаль:

Гавань месяцами пустует,

Не видать и челноков рыбачьих:

Плавают они у Нимфеи,

Продают весь улов евреям,

А те его гонят к Требизонду

На своих фелуках вертлявых,

Здесь же и скумбрии не купишь!..

Да и в городе самом неспокойно:

Архонтесса впала в слабоумье,

Преполит народу ненавистен,

Показаться на базаре не смеет,

А геронты в городском совете

Точно псы весною грызутся…

Как говорил об этой поэме поэт Александр Равич, неоклассик Георгий Шенгели написал однажды весьма неожиданное для России 1940-х годов произведение, выпадающее из привычного фона советской поэзии. В годы действия сталинских репрессий он создал стихотворную повесть об очень отдаленных временах Византийской империи – «Повар базилевса» [8]. Эпоха эта далекая, но сколько в ней аналогий со сталинскими временами! «Без надежды на опубликование начатой поэмы, прибегая к зашифровкам текста, и все-таки довольно прозрачно Шенгели пишет свою работу в стол, – писал Александр Михайлович. – “Повар базилевса” – повесть, написанная белым, очень раскованным стихом, напоминающим ритмику пушкинских “Песен западных славян”. Заметно очень большое сходство между нравами давней Византии и новой Россией 1930-х годов. Инородец и провинциал попадает в императорский дворец, женится на сестре императора – святоше преклонного возраста, – и после вереницы хитрых интриг, обманов и убийств он узурпирует византийский престол и становится базилевсом. Аналогия со Сталиным прорисовывается прямая».

Автор великолепно владеет историческим материалом и прекрасно понимает тайно действующие пружины политики. «Страшные времена, страшные нравы». В повести Шенгели сокрыт пророческий мотив, предвидение конца любой тирании: базилевса отравляет самый ближайший друг его детства, назначенный личным его поваром и многократно базилевсом униженный. А любая жизнь человека очень непрочна, даже если это жизнь самого великого властителя. О чем и повествует Георгий Шенгели в своей византийской повести «Повар базилевса». Хотя сначала Вардан обретет себе и царскую власть, и величие.

Но жизнь способна очень быстро менять свои направление и скорость, и судьба друга детских лет и юности Вардана вдруг выдернула его с горы Митридата и доставила из Пантикапеи во дворец самого базилевса. И отправляют его служить на кухне, угождая своему бывшему другу, с которым они сидели вдвоем на горе Митридат:

…А когда хазарский хан лукавый

Подослал убийцу к базилевсу,

Мой Вардан почуял измену

И с молитвой удавил негодяя.

А когда базилевс умиленный

Истребил в столице крамолу

И сидел на торжественных ристаньях,

Наступив пятами святыми

На затылки двух своих злодеев,

Мой Вардан с патриаршьим хором

Воспевал псалом вдохновенный:

«Наступиши на аспида и змия,

Попереши льва и василиска!»

А теперь и другое слышно:

Говорят, что сестра базилевса

Светодевственная Пульхерья

За Вардана замуж выходит!

Ах, и повезло же Вардану, —

А ведь вместе бычков ловили!

Он святынею окружился,

Он почти что Господа узрит…

Но некоторое время спустя, Вардан, ради достижения своей власти, безжалостно убивает старого базилевса, его юного наследника и саму свою светлейшую супругу Августу. Чтобы уже никто и ничто не мешали ему воцариться на великом базилевском престоле:

…Он врывается в кабинет базилевса,

Хватает за сморщенную шею

Супругу, светлейшую Августу,

И вышвыривает на расправу,

И пяти минут не проходит,

Как волочится жидкими грудями

Синий труп светлейшей Августы,

За ногу захлестнутый вожжею,

По булыжникам грязных улиц,

На позор – на базарную площадь.

И уже в кабинете базилевса

Консул прыгающею рукою

Записывает волю синклита,

Чтобы стал Вардан базилевсом…

Однако никому нельзя радоваться раньше срока, тем более твоего законного срока, унижая силой своей власти тех, кто тебя окружает. В один из черных для Вардана дней его давний друг, с которым он в детстве рыбачил возле горы Митридат в Пантикапее, тайком подсыпал ему в личную кастрюльку порцию яду, и жестокое базилевское сердце, которое наносило другу столько незаслуженных обид, отмучившись несколько страшных беспамятных дней, остановилось.

Подумайте, на кого это больше похоже в России – на Ленина, у которого почернел отравленный ядом мозг? Или на Сталина, который с 1 по 5 марта лежал парализованным возле кровати на полу в своей кунцевской даче, дожидаясь смертного часа?.. А кто им подсыпал какой-то смертной отравы, так до сих пор никто и не знает…

Но так обычно и приходит возмездие к тем, чья личность угрожает его соратникам и подчиненным. А после смерти таких владык всем становится вдруг сразу хорошо и спокойно:

…И никто никогда не узнает,

Что из нас, двух друзей давнишних,

Только я был – пускай, недолго —

Настоящим повелителем мира.

Шенгели писал неустанно. Каким бы тяжелым и даже жестоким не было время, душа поэта требовала работы, и на бумагу ложились строчки стихов, литературоведческие статьи, страницы прозы и его замечательные поэмы. Среди них обращает на себя внимание поэма Шенгели «Эфемера», написанная 14 ноября 1946 года. Она начинается строкой «Поэмка мне приснилась…» О чем же ему приснилась эта поэма? Оказывается, Георгий увидел в своем творческом «сне» трех сестр, жен трех капитанов, живущих в южном портовом городе. Вот только имя самой младшей из них он оказался не в силах запомнить. Он точно называет приметы наступившего XX века: восстание на Мартинике, «боксерское восстание» в Китае, восстание матросов на броненосце «Потемкин». Он живописует гостиную сестер, показывает их душевную открытость, доброту, и только третья – она и есть Эфемера – присутствует в этом мастерски написанном сне неким беглым промельком, тенью, а точнее сказать – эфемерно.

После десятилетий чудовищной ломки страны автор возвращается в свой знакомый дом, где застает двух сестер, а вот третья – отсутствует. Кто же она такая?..

Поэма «Эфемера» писалась уже на склоне лет, когда все иллюзии у автора были уже напрочь изжиты. «Победа в Великой Отечественной войне, за которую заплачена страшная цена, не принесла хотя бы частичной свободы и справедливости, – писал литературовед Михаил Шаповалов. – Написанные книги весомым грузом лежали в столе, шансов на их издание – никаких. И громче иных мелодий в памяти звучал мотив Утраты. Прежний, давний и цельный мир распался, о нем иллюзорно напоминал время от времени возникающий женский образ. То ли юношеской