Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов

После многолетней переписки с «Гослитиздатом», в конце концов отклонившим его поэмы о вожде, Георгий Аркадьевич Шенгели 29 мая 1950 года отправил свое письмо Лаврентию Берии, написав ему следующее:

«Глубокоуважаемый Лаврентий Павлович, я отваживаюсь обеспокоить Вас следующей просьбой:

1. ознакомиться с моей поэмой “Сталин”, рукопись которой я прилагаю;

2. сообщить о ней И. В. Сталину, – если она покажется Вам достойной того.

Поэма эта, крупнейшее и значительнейшее мое произведение, написанное 11 лет назад, и до сих пор не только не издана, но и не заслушана в Союзе писателей. О причинах я говорю в особом приложении.

Я вынужден искать у Вас, – именно у Вас, ближайшего соратника т. Сталина и автора блестящей книги о большевиках Закавказья, – того внимания к моей работе, которого я не встретил там, где следовало бы.

Я знаю, что Ваше время драгоценно. И все-таки, 36 лет моей писательской деятельности и семь десятков книг дают мне смелость просить Вас о вышесказанном.

Преданный Вам …

29/V-1950».

К этому посланию Георгий приложил также историю своей объемистой поэмы, в которой он детально описал свои мытарства, связанные с попытками ее издания:

«Закончив поэму, я предложил ее к изданию в “Гослитиздат”, возглавленный тогда т. Чагиным. Ознакомившись с поэмой, т. Чагин выразил сомнение в возможности ее напечатать ввиду того, что она очень сложна и “очень остра”, особенно в первой главе, где я говорю о типичных для старого интеллигента идейных блужданиях, в конце которых безвозвратно кристаллизуется коммунистическое мировоззрение, и в предпоследней, где я “ворошу” судебные процессы вредителей. Т. Чагин сказал, что нужна предварительная санкция директивных органов.

Я обратился в Агитпроп ЦК. Тов. Поспелов, тогда возглавлявший это Управление, вызвав меня к телефону, высказался о поэме крайне лестно, оговорив, что желательны некоторые уточнения, и обещая вызвать меня для личной беседы. Последнее не осуществилось, ввиду ухода т. Поспелова в “Правду“, – а спустя длительный срок меня пригласили в ЦК, к одному из инструкторов (фамилии которого я не знаю). Этот товарищ повел со мною чрезвычайно странный разговор: “поэма трудна для чтения”, “колхозник и рабочий ее не поймут”, “поэма совсем не похожа на те, к которым мы привыкли”, “слишком резко говорится о капиталистических странах”, “автомобиль Форда не хуже наших”, “ВКП сравнивается с организацией масонов” (??!!) и т. п. Вывод: печатать пока нельзя, – работайте, упростите».

Мне стало ясно, что этот товарищ мало что понял в поэме и явно был испуган, встретив непривычное по стилю, тону и манере произведение.

Вскоре началась война. В 1942 году мне удалось напечатать в альманахе “Киргизстан”[9] две главы (“Лицо вождя” и “Искусство восстания”). В этой связи интересен следующий случай: ко мне пришел курсант Фрунзенской летней школы Николай Смирнов, сказавший следующее: “Мы в школе читали вашу поэму, рассердились на вас за то, что в ней множество слов, которых не знаем, взяли словарь, разобрались, – и теперь полшколы знает вашу вещь наизусть”. Это бесхитростное и, возможно, излишне любезное сообщение показало мне, что поэма, действительно рассчитанная на высокоинтеллигентного читателя, может дойти и до читателя среднего.

После войны я неоднократно разговаривал в “Гослитиздате” об издании поэмы. Но руководители издательства, тт. Чагин, Головченко, Котов, неукоснительно отвечали мне: “Подождем, пусть выскажется общественность”; “Пропустите через журнал” и пр. Явно было, что эти тт. не желают взять на себя ответственность. Я попытался обратиться в журнал “Октябрь”, послав туда две главы (“Пять шестых мира” – о капиталистическом мире и “Братство народов”); т. Санников вернул мне рукопись, сказав, что “сейчас не время для таких поэм”(!!) и что у меня есть “грубо натуралистическая строчка” (!!). Я хотел организовать чтение поэмы в Секретариате Союза советских писателей или в Секции поэтов, членом которой я состою, но т. Фадеев, и председатели Секции тт. Инбер и Щипачев не пошли мне навстречу: “Хорошо, хорошо, но сейчас все вечера заняты; поговорим потом”. Совсем недавно я обратился к одному из секретарей, т. Суркову; ответ: “Хорошо, я скажу Щипачеву”, – но прошел месяц, и ничего не было сказано.

Таким образом, поэма лежит омертвленной.

Причины? Они просты… Ход мыслей у глушителей поэмы примерно таков: “…лучше ни одобрять ее, ни не одобрять, а отмалчиваться, делать вид, что этой поэмы нет”. Тактика “перестраховки” и нежелания взять на себя ответственность налицо…»

И хотя автор и говорит в заключение своего письма, что «поэма эта не панегирик, а исследование», напечатать такую пугающую вещь во времена Сталина было бы очень опасно, – а вдруг сторонники вождя или же он сам наткнутся на какую-то подозрительную фразу в поэме? – поэтому во избежание наказания от нее постарались откреститься все, к кому он только ни обращался. Представьте, насколько понравится Сталину строка, в которой говорится, что он сидит в Кремле «пером водя» и «глаз лукавый щуря», а глядящее с плакатов его лицо – «простое, резкое, упорное, как брус». Почти в двух десятках поэм о Сталине наверняка обнаружатся и более «колючие» строчки, за публикацию которых могли бы поплатиться не только сам автор, но и те, кто позволил бы довести его поэмы до читателей. Хотя уж в наши-то дни это совершенно никому ничем не грозит, так что хранить в редакционных столах поэмы о такой личности, как Сталин, это просто глупо. Или, по крайней мере – неэкономно, потому что любителям поэзии эти поэмы могут принести глубокие размышления, а издателям реальную прибыль. Вот фрагмент из главы «Искусство восстания», входящей в эпический цикл Георгия Шенгели «Сталин». Эта глава в 1943 году была опубликована в издающемся в городе Фрунзе (ныне Бишкек) литературном сборнике «Киргизстан»:

…Вихрь – только вихрь. Нужны обдуманность, расчет,

Лукавство, выдержка, внезапность. И лишь тот,

Кто по хронометру исчислил дни и миги,

Кто в душах мог прочесть как по раскрытой книге

Их клятву – умереть, но победить! – кто знал,

Где сердце у врага, кто проявил закал

Клинка толедского, кто чуял каждый шорох,

Кто с картой Ленина в туманных шел просторах, —

Лишь тот восстание по верному пути

Мог до мечтаемых триумфов довести!

Ars consurgendi! Да! Восстание – поэма:

Как жребий вынута единственная тема,

И нет иных: пиши и вычерпай до дна,

Иначе – смерть. Следи, чтоб разом подана

В центральную главу была вся сила слова,

Вся мощь фантазии. Веди опять и снова

В атаку – строй стихов. Хватай врага врасплох

Нежданной выдумкой, чтоб удивленный вздох