Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смял в горле критику. Напором неуемным
Моральный перевес над всем тупым и темным
Бери, копя успех…
…Шесть правил для восстанья!
Кто ж не поймет меня, – те страсть и любованье,
С какими я гляжу на день звенящий тот,
Когда, отдав себя, чтобы спасать народ,
Сося из трубочки дрянной матросский кнастер,
Перо восстания взял несравненный мастер
И за строкой строку (в созвучиях штыков,
Равняя топот, стоп и ритм броневиков,
Катя в любой строфе на гребне многолюдий
Орудья лозунгов и лозунги орудий,
Расцвечивая слог в гиперболы гранат,
В метафоры костров, в шрапнельный звездопад,
Героев выводя и надвигая хоры
От клекта гочкисов до выгромов «Авроры»)
Вел несравненную поэму, – в первый раз
Дав эпосу звучать железным кликом масс!
О, как все дрогнуло! О, на каких карачках
Прочь поползла вся мразь, на древних кровокачках
Покинув рычаги! Как, с комом в горле, мир
Увидел въяве то, что вымечтал Шекспир:
Святейший кафарсис грознейшей из трагедий, —
Когда гнуснец-Макбет, уверенный в победе,
Стоял среди знамен, привычной кровью пьян,
И вдруг Бирманский лес пошел на Донзинан!
О, дни Октябрьские! Венец тысячелетий,
Зачин других поэм, что грянут на планете —
Земле!.. И в храм Искусств войдут, в руке рука,
Перчаточника сын и сын обувщика!..
Если хорошо помнить нашу историю, то «перчаточником» был не кто иной, как отец упомянутого выше Уильяма Шекспира, а «рабочим обувной мастерской» (то есть – сапожником) был отец самого Иосифа Виссарионовича Сталина. Так что это именно о них говорит так витиевато Георгий Аркадьевич, сообщая, что они «в храм Искусства войдут, в руке рука», руководствуясь в пути «картой Ленина в туманных просторах» – и так прямо «до мечтаемых триумфов». Надо сказать, что Шенгели практически постоянно обращался к имени Владимира Ильича – где напрямую, как это видно в строчке с «картой Ленина», а где – так и опосредованно, но так, что сквозь туманные образы проглядывает лицо нашего вождя революции. Просто удивительно, что современные литературоведы и другие исследователи поэм Георгия Шенгели не смогли увидеть в половине из них образ Владимира Ильича Ленина, прямолинейно утверждая, что речь в них идет исключительно о Сталине.
Так, например, в 1937 году журнал «Новый мир» (№ 9) напечатал поэму Шенгели «Ушедшие в камень», о которой все пишут, что последние полсотни строк в ней – о Сталине. «Но ни в черновом, ни в беловом автографах, ни в авторской машинописи на присутствие этой концовки, которая появилась тут вне всякой уследимой связи с текстом поэмы, нет даже намека», – писал известный литературовед Вадим Перельмутер, да и журналист Надя Кеворкина тоже написала в журнале «Твердый знакЪ», что завершающие эту поэму 50 строчек – именно о Сталине. «Говорят, их приделали в редакции», – говорит она, вторя Перельмутеру.
«Шенгели стремился здесь, вероятно, искупить грех прославления Сталина в “эпическом цикле” из 15 поэм, одна из которых – “Ушедшие в камень” – была опубликована в 1937 году в журнале “Новый мир”», – писал в унисон всем литературовед Михаил Федорович Пьяных.
Но эти 50 строчек (а точнее – 31, так как часть строк была по ходу последней публикации где-то потеряна) в том виде, как они напечатаны сегодня, – они о Ленине! Это же видно по самому тексту поэмы и по образу созданного в ней вождя, который «четырнадцатыйгод, закрыв глаза, спит в Мавзолее…» – так что, если вспомнить год написания этой поэмы – 1937-й, то нетрудно подсчитать, что тот, кто уже четырнадцатый год «спит в Мавзолее» – это тот, кто умер и был положен в нем в 1924 году, а этот человек – это и есть именно Ленин!.. Да и в сегодняшнем варианте поэмы «Ушедшие в камень» нет прямого упоминания о Сталине! Эта поэма – о борьбе большевиков с белыми в керченских катакомбах, и в самом конце ее – немного о Ленине. Почему же все привязывают эту поэму к имени одного Сталина – непонятно…
Вот эпизод из поэмы «Ушедшие в камень», которая впервые после своего выхода в 1937 году в «Новом мире» была переиздана в книге поэм Георгия Шенгели «Вихрь железный» (М.: Современник, 1988):
…Верней всего, что было так и так:
Когда гудит над миром Вихрь железный,
Тогда нельзя себе не выбрать флаг,
Один из двух, – из разделенных бездной;
И человек, сознание свое
Всем бытием грозы определяя,
Становится, пылая и сжигая,
На классовый рубеж – на лезвие.
А Вихрь гудел по всем меридианам.
Романовы, что взять корону вышли
Из закоптелых стен монастыря
Ипатьевского, кончились в подвале
Ипатьевского дома…
…Шла бойня. И никто на всей земле
Не знал, куда прибьет эпоху буря.
Но был один, кто, глаз лукавый щуря,
Все понимал, пером водя в Кремле.
…Шли миллионы. Приходилось туго,
Заводы стыли. Прятал хлеб кулак.
Сыпняк блуждал, вкруг измена зрела,
Вздуваясь гнойниками. Старый мир:
Бесхлебье, бессапожье, бездорожье,
Изнеженность, истрепанность, измор,
Невежество, неверье, неуменье —
Все пыжилось, хрипело, упиралось,
Дрожало, ныло, ляскало зубами,
Брело на цыпочках, ползло на брюхе,
Из-за угла высовывая нос,
Ухмылку; заносило нож, дубину,
Мешая жить, мешая создавать…
Но шла Россия. Шел литейщик, пахарь,
Боец, подвижник. Тяжко, трудно шел.
Неодолимо шел. К Социализму!
…Страна казалась тигровою шкурой
В чернополосице властей, режимов,
Фронтов, бандитских гнезд, армейских групп.
И витязем, поднявшим эту шкуру,
Провидевшим Грядущее во мгле,
Был скромный, мудрый человек в Кремле…
…Все это – было. И никто не смеет
Забыть про это.
Протекли года…
Свинцовая щетина заторчала,
Редея, на висках сорокалетних;
Проходит жизнь…
Четырнадцатый год,
Закрыв глаза, спит в Мавзолее Тот,
Кто вел, кто знал…
Густые самоцветы
Кремлевских звезд, как лучший дар земли,
Горят над ним, – а в небе, в блеск одеты,
Воздушные рокочут корабли.
И вдоль гранитов розовой гробницы
В день Октября проходят вереницы,
Проходят миллионы, – чья душа
Вдохнула жизнь, его огнем дыша!
За этими гудящими рядами
Сплотился Труд: огромных топок пламя,
Сгущенье молний в меди поводов,
Бунты