Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да и, независимо от работы над книгой (о чем я тогда и не помышлял), свое положение если не совсем стороннего, то все же наблюдателя я на космодроме, пока шли запуски беспилотных кораблей, ощущал почти непрерывно. Ощущал с тем большей силой, что кругом люди работали с полной отдачей. Работали изо всех сил. Работали, что называется, на режиме форсажа!
Впрочем, работать иначе в те мартовские дни шестьдесят первого года было, наверное, уже невозможно. Вопрос о полете человека в космос был в принципе решен, причем не только у нас.
– Надо нажимать! Американцы на пятки наступают, – сказал мне на космодроме один из инженеров королевского КБ.
Это была правда: американская печать в тоне полной определенности уже сообщала о готовящихся пусках аппарата «Меркурий» с космонавтом – или, как говорили в США, астронавтом – на борту. Естественно, это не могло не действовать на всех участников дела примерно так же, как действует на бегуна дыхание соперника за спиной.
Правда, как вскоре выяснилось, в США предполагали начать с полетов не по настоящей космической орбите, а по так называемой баллистической кривой, то есть по такой же в принципе параболе, по какой летит брошенный наклонно вверх камень. Вся разница тут лишь в том, что камень, получив импульс от руки метателя, пролетит за несколько секунд расстояние в несколько десятков метров, а американский корабль «Меркурий» приземлится (точнее, приводнится, все американские баллистические и космические корабли при возвращении опускаются на поверхность океана) через четверть часа после старта и на расстоянии без малого пятисот километров от него.
Правомерно ли считать такой полет космическим?
На этот счет было немало споров. Причем споров нельзя сказать чтобы очень академических: космические полеты, до начала проведения которых – это чувствовалось с полной определенностью – оставалось совсем немного времени, предстояло регистрировать в Международной федерации авиационного спорта (ФАИ) как рекордные, да и просто, независимо ни от каких рекордов, фиксировать как первые в истории человечества.
Первые!.. Вообще говоря, я не склонен придавать проблемам приоритета чрезмерное значение. Тем более что в прошлом не раз наблюдал в этой области немалые переборы, пошедшие в конечном счете не на пользу нам самим, обретя опасные свойства бумеранга. Нет, что говорить, приоритеты требуют обращения с собой самого аккуратного. Но тем не менее в ту весну всем участникам подготовки полета человека в космос хотелось, очень хотелось быть первыми.
И даже при самом трезвом отношении к проблемам приоритета невозможно было их не понять.
Очень точно выразил свое отношение к этому тонкому вопросу один из инженеров космодрома.
– Понимаете, – сказал он, – несправедливо это будет, если американцы выйдут в космос с человеком раньше нас! Ведь нам было труднее. Больше пришлось преодолеть.
– Почему же? – спросил я. – По части задела у нас положение никак не хуже, чем у них. У нас была ГДЛ, была ГИРД[8], а до этого – Циолковский. А в самые последние годы – межконтинентальная баллистическая. Так что, если говорить о базе, она есть. И, я бы сказал, довольно солидная.
– Это все верно. База есть. Но она нам дороже досталась. Что ни говорите, а через нас в этом веке две такие войны прокатились, вспомнить страшно! А они от войн только богаче становились… Вот вы говорите: межконтинентальная. Разве мы одни ее в своем КБ делали? Столько пришлось других нагрузить: и металлургов, и химиков, и электронщиков, и кого хотите… А у всех свои дела. И тоже срочные, тоже нужные. Им наши заказы не в доход, а только в мороку… Через силу для нас делали, дай им бог здоровья… Ну а за океаном… Там промышленный потенциал другой. Слышали такое слово!.. Нет, несправедливо будет, если им их «Меркурий» засчитают!..
Чувства моего собеседника трудно было не разделить. Они были прежде всего – независимо от колебаний климата международных отношений – справедливы по существу.
Действительно, столько было у нас сделано для полета человека в космос, столько, казалось бы, непреодолимых трудностей – и научных, и технических, и организационных – преодолено, столько пролито пота и потрачено мозгового фосфора, что лишиться своего лидирующего положения в решении проблемы пилотируемых космических полетов было бы в тот момент по-человечески очень обидно. И уж тем более обидно и несправедливо было бы уступить это положение не по существу, а чисто номинально: из-за того, что где-то назвали бы первым космическим полетом то, что в действительности космическим полетом не является.
Не является… Ну хорошо, а что же, в таком случае, является? Где критерий в этом деле? На сей счет высказывались разные мнения.
Одно и, на первый взгляд, самое естественное из них сводилось к тому, чтобы, не мудрствуя лукаво, «космичность» полета связывать с достигнутой высотой. Именно такой подход к решению этого вопроса был принят в ФАИ: до ста километров считать полет атмосферным, а выше ста – космическим. Правда, при ближайшем рассмотрении этот «самый простой» подход показался мне не таким уж прозрачно простым. Если следовать ему, получалось, например, что не только предстоящие баллистические полеты корабля «Меркурий», но даже полеты американского экспериментального самолета Х-15 следовало бы считать космическими с того момента, когда Х-15 достигнет стокилометровой высоты.
Слов нет, полеты Х-15 заслуживали самой высокой оценки и по праву составили одну из ярких страниц истории мировой авиации. Не случайно в этой программе участвовали выдающиеся летчики Кроссфилд, Уолкер, Уайт, Петерсен, Мак-Кей, Армстронг (тот самый, который менее чем десять лет спустя первым из людей ступил на поверхность Луны). Стартуя в стратосфере с самолета-носителя, летчик «Икс-пятнадцатого» включал мощный ракетный двигатель своего самолета и набирал высоту и скорость, ранее не достигавшиеся ни одним пилотируемым летательным аппаратом. Весной 1961 года, которую мы сейчас вспоминаем, Х-15 уже вышел на пятидесятикилометровую высоту, а еще через два года – в июле 1963-го – достиг высоты 107 километров!
Повторяю, полеты самолета Х-15
