Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Запись декабря 1807 года.

(Игра в анекдоты стала весьма популярной в высшем обществе революционной Франции, вытеснив собою игру в фанты. Правила игры, — нужно по заданной теме придумать и занятно рассказать (или пересказать) историю, которая будто бы приключилась с вами или известным историческим персонажем. Игра в анекдоты "по якобинским правилам" стала главным развлечением салона графини Нессельрод. С 1810 года я числюсь лучшим игроком "в анекдоты". После смерти Элен Нессельрод в 1842 году и закрытия ее салона игра в анекдоты в Империи прекращается.)

Тема: "О дурных привычках".

"Когда я был маленьким, я был очень застенчив. От этой беды — все время грыз ногти. Как со мной не бились — никак не могли избавить меня от этой напасти.

К счастью, пятнадцати лет от роду приказом Императора Павла меня сделали прапорщиком Лейб-Гвардии Семеновского полка. Я надел гвардейскую форму, новый офицерский мундир с начищенными ботфортами и, хоть и остался застенчив, теперь уж не грыз ногти. Из-за сапог".

ЧАСТЬ IIIa. Армейские сапоги

Слезы и пот немногого стоят, — История пишется Кровью.

В моем взводе было тридцать девять штыков, считая со мной. Взвод делился на три отделения по десять человек в каждом. Во главе каждого офицер. Плюс я — командир взвода. И…

Пять мальчиков, приятных во всех отношениях. По одному в каждый взвод, один на троих офицеров и еще один — для меня лично.

В случае войны мой взвод "разворачивался" до размеров нормального батальона и поэтому рядовых солдат у нас не было.

Отделение Петера составляли крепкие ребята из деревень. Дети кузнецов, мельников и лесничих. С детства они привыкли покрикивать на родительских батраков и теперь им сам Бог велел стать "унтерами военного времени.

У Андриса служили "лица духовного звания". Их родители были сельскими батюшками, да викариями. А должность священника в наших краях скорей связана не столько с отправлением культа, сколь — врачебными функциями.

(Лютеранство считает, что для свершенья молитвы не нужен посредник, именно потому молитва и произносится на родном языке!)

Так что — если парням первого отделения полагалось командовать "быдлом", лекарям из "второго" предстояло сие "быдло" лечить.

Третьим отделением командовал Ефрем Бен Леви. Я не приветствовал сие назначение, но и — не противился. Мы считались друзьями с Ефремкой, но…

Составляли жидовское отделение сыновья гешефтмахеров. Все интенданты воруют и я не поспорю с сей максимой. Мало того, я считаю, — коль интендант не кладет в свой карман…

Раз человек не заботится о себе, как он радеет за прочих?! Сие нонсенс, и коль интендант за полгода не стал еще приворовывать, я избавляюсь от него всеми доступными способами.

Я не скрываю сего отношения к воровству и многие изумляются. Зато мои люди одеты, обуты и накормлены лучше всех прочих, а что еще нужно отцу-командиру?

(Коль припрет, я вызову сих хитрецов и — иль отдаю их солдатам, или… Они должны поделиться тем, что нахапали. Разумеется, временно. После сражения — я все верну! Кроме шуток…

Пару раз выходило, что сумма "одолженного" была беспардонна — иной вор запускал руку в казну шибче принятого. Что ж… Я все равно б отдал таким долг, если б они пережили сражение. А тут…

Бой в Крыму — все в дыму… Ну, вы — понимаете…)

Первая встреча с русскими случилась в Смоленске. (Витебск был нашим.) В столовой смоленского гарнизона нас остановили и предложили представиться. Я отрекомендовал моих спутников:

— Офицеры Рижского конно-егерского полка. Следуем в Астрахань. Поручик Бенкендорф. Корнеты — Петерс и Стурдз. Прапорщик Левин.

Русские офицеры с явным интересом разглядывали нашу форму и непривычные знаки различия. Нас провели в залу, усадили за общий стол и хозяева, охочие до новостей, рады были поговорить со столь редкими гостями и узнать от них что-то новенькое. Тем более, что я к той поре говорил по-русски практически без акцента и меня (я сам удивился) русские тут же приняли за своего.

После первых тостов за знакомство и стаканов водки под грибочки и квашеную капустку, я стал для этих людей почти родным и наши языки развязались. Я никогда не видал сих людей второй раз… Части смоленского гарнизона приняли на себя самый тяжкий удар французов при Аустерлице и мои случайные знакомцы могли выжить, если их за что-то перевели из Смоленска. Для меня же это была довольно случайная встреча и я не запомнил имен моих собеседников. Только лица…

Когда мой корпус в ночь Аустерлица прикрывал отход наших войск, я все вглядывался в лица умирающих офицеров, проносимых мимо нас в тыл, надеясь найти хоть одного из смолян, но… Лица людей были в грязи, саже и копоти боя, искажены болью и яростью и я никого не узнал. Сам не знаю, — зачем искал сих людей…

Наша задушевная беседа началась с того, как один из русских полковников сказал:

— Поручик, разрешите Вас звать — Сашей, Вы разрушаете все мои представленья о немцах. Я всегда полагал вас нацией надменных ублюдков, которые пьянеют с одной рюмки и становятся настоящими свиньями. Вы же вполне пристойные люди и — выпить не дураки. К тому же ваши мундиры, как и у нас зеленые, а немцы носят черное и оранжевое. Вы что — не немцы?

Я рассмеялся:

— В какой-то мере вы правы. Вы встречали немцев курляндских. Это наши заклятые враги — католики.

Лифляндия ж присоединилась к России при Петре Первом и у нас с вами общие уставы по ношению формы. Разве что мы носим черное там, где вы носите красное — память о нашем монашеском прошлом. Курляндцы же носят цвета Ордена с золочеными клиньями — по польским уставам.

Мы легко пьем водку, потому что в наших краях не растет ничего, кроме пшеницы и ячменя, и нету обычая пить не по средствам. Курляндцы ж — богаче и любят пить дорогие и легкие французские вина и действительно — быстро пьянеют!

Мое объяснение привело слушателей в полный восторг и мы выпили по сему поводу, а также за Петра, мою бабушку, за…

Когда половина участников упала под стол, возник новый вопрос:

— А почему вы бреете голову? Те, "черные", заплетают косицу на наш манер. А вы, "зеленые" — как татары!

Я невольно провел рукой по своему ежику и как можно спокойнее посмотрел на грязные, нечесаные кудри моих собутыльников, или хуже того — напудренные прогорклой мукой парики иных слушателей. То-то — ходячий зверинец для всякой пакости! Бр-р-р!

— Нет, это дело традиции. Мы, как народ, ведем свою историю со дня Восстания против поляков. Кстати, в итоге него поляки утратили не только Лифляндию, но и задали стрекача из Москвы

Русские сразу воскликнули:

— Ах, да — Минин с Пожарским!" — и у нас появился очередной повод выпить.

Я же продолжил:

— В те дни против католиков восстали мужики и монахи, бароны же стакнулись со шляхтой. А в гражданскую сложно понять, кто есть кто — все говорят на одном языке. Так что курляндцев мы узнавали по парикам, длинной прическе с косицей, а они нас — по короткой монашеской стрижке. Когда мы победили, короткие стрижки закрепились в наших уставах.

Мои новые друзья с пониманием отнеслись к такой исторической памяти, тем более, что они сами не любили поляков и потом добрый час рассказывали мне про их зверства. (Смоленск до польских Разделов был Границей России и крепче других натерпелся от вечной резни — рубеж меж Россией и Польшей полтысячи лет тек рекой Крови…)

Я с удивлением обнаружил, что мое предубеждение против русских куда-то девается и вместо этого возникла приязнь к этим простым, душевным и в массе своей — незлобивым людям.

Да, разумеется, они были дурно и скверно одеты, относительно грязны и, скажем так — "пахучи". Но при всем том они не слишком отличались от нас латышей, собравшихся выпить и поболтать после тяжкого трудового дня. И уж не мне — потомку беглых латышей, да немецких монахов воротить нос от "простонародных" запахов.

Я сам не прочь хорошенько поесть редечки, чесночку, да гороху и запить все это дюжиной-другой кружек пива. Ну и штоф водочки — не помешает. По праздникам, разумеется.

Ну а какой праздник без разговора о житье-бытье? Вот и я беседовал с русскими мужиками (пусть и дворянского роду) и не видал разницы в нашем быту и от этого сама собой зародилась приязнь между мною и собеседниками.

В Риге я привык к необычайной злобности и агрессивности "оккупантов". К их чудовищной подлости и подозрительности. Теперь же я стал понимать, что в Смоленске русские были у себя дома, им не надо было по ночам вскакивать с постели в ожидании очередного латышского мятежа, им не надо было собирать целую армию, чтобы пойти на рынок за продуктами и эти люди открылись мне с совершенно иной, неведомой стороны.

И главный тост, за который мы пили с моими друзьями, был за то, чтоб, не приведи Господь, меж нами не началось…