Новая сестра - Мария Владимировна Воронова

– Нет, Костя, они приличные люди. Это мы, медики, такие родители, что хуже пьяниц. Боюсь, Петькина учительница нас в лицо даже не знает.

– А ты ее в лицо знаешь?

– Я да.

– А я – нет, – Костя вздохнул. – С годами, Леля, я все хуже различаю людей по лицам. Издержки профессии. Когда приходится запоминать по десять-пятнадцать пациентов в день, то люди не задерживаются в памяти надолго.

– Скоро ты и меня узнавать перестанешь.

Костя аккуратно, чтобы не мешать готовке, обнял Элеонору за плечи и приник щекой к щеке:

– Леля, нет.

Он не сказал высокопарных слов, которых она и не ждала от него услышать. Все было ясно и так.

Элеонора вдруг поняла, как глупо было скрывать от него подлую записку, как глупо жечь ее, а не выкинуть в мусорный бак вместе с другими помоями. Как глупо было подозревать родного мужа, понимать, что он не способен на такое, и все равно подозревать, видеть в нервозности Кати Холоденко подтверждение анонимки… Глупое, позорное поведение, но все-таки оно привело к хорошему и откровенному разговору, и, может быть, уберегло Катю от опрометчивого шага.

Что поделать, человек есть человек, не всегда дух его тверд, и даже редко так бывает, чтобы он уверенно держал поводья своей судьбы. Женщина тоже человек, хоть некоторые считают иначе, тоже бывает во власти страстей, не видит верного пути, да и как его увидишь, когда на нем сплошные крутые повороты… Люди ошибаются, оступаются, падают со всего маху в грязь, так уж они устроены, и такой уж путь, ухабистый и во тьме. Ты не знаешь, что тебя ждет, но, если видишь, что ближний зашатался, поддержи его, чтобы не упал, а если упал – помоги встать, и тогда самому тебе будет легче подняться.

Элеонора хотела сказать, что любит Костю, но почувствовала, что это не нужно. Он знает.

* * *

Дни шли, похожие один на другой, все так же наполненные сомнениями и терзаниями. Иногда Кате до дрожи хотелось поделиться с Элеонорой Сергеевной, но она понимала: сотрудничество с НКВД – это не сердечные терзания, о них разговаривать крайне опасно, и с ее стороны будет подлостью навлекать неприятности на женщину, сделавшую ей столько добра. Просто говорить на эту тему опасно, но того хуже, Воиновы бросятся ее выручать и в итоге окажутся за решеткой.

С Владиком все вышло на удивление легко. Катя ждала ссоры, обиды, может быть, ультиматума «или ты мне полностью доверяешь, или нам незачем общаться», и даже немножко надеялась на это, вдруг боль от разрыва с любимым пересилит муки совести, но вышло совсем иначе.

Кажется, Владик был даже доволен ее стойкостью, сказал: «Именно за это я так тебя люблю». Он не поехал на дачу к Толику, и весь выходной день они провели вместе, гуляли по городу, а когда совсем окоченели, отправились греться в кинотеатр на первый попавшийся фильм.

В фойе пили чай из граненых стаканов в жестяных подстаканниках. Свет от вычеканенных на них красных звезд расходился сильными и толстыми лучами.

В чае сильно чувствовалась сода, добавленная туда для цвета, а Владик, прикрыв глаза, рассказывал, какая их с Катей ждет прекрасная жизнь. К осени ее восстановят в институте, тогда можно будет похлопотать о комнате для семейной пары в общежитии. Он комсомолец, ему должны дать. А там, глядишь, и в Ленинграде оставят, не пошлют по распределению черт знает куда. Он недоговаривал, но Катя понимала, почему не пошлют. Хорошего агента хороший куратор будет держать при себе.

Мама мало-помалу согласится, что сын вырос и должен создать собственную семью, Катина бабушка тоже свыкнется с Катиным замужеством, в общем, жизнь пойдет прекрасная.

Владик так аппетитно рассказывал, что у Кати перед глазами, как во сне, проносились картины счастливого будущего.

Катя тоже прикрыла глаза, чтобы ярче представить себе ту жизнь, к которой она всегда стремилась: муж и жена, оба врачи, пропадают на службе, и даже вечером за ужином обсуждают рабочие вопросы. Конечно, дети, обязательно дети, мальчик и девочка, такие же белокурые, как отец. Сидя с детьми, она немного отстанет от мужа, но так и следует. Муж – глава семьи, он должен быть умнее и выше по должности. Домработницу возьмут, какую-нибудь старушку типа Арины Родионовны, она будет помогать с детьми и бытом, пока родители трудятся на любимой работе.

Идиллия, рай… А на встречи с энкавэдэшником можно ходить как к зубному врачу. Пришла, потерпела полчасика и забыла. Как будто и не было ничего. В самом деле, сообщит она, что Татьяна Павловна, например, сказала, что в деревне остались одни лодыри и пьянь, и что дальше? Не она донесет, так кто-то другой. Не ее завербуют, так кого-то еще. Ту же Татьяну Павловну.

«Почему я должна погибать? – в тоске томилась Катина душа. – Разве я не имею права на счастье? Просто на жизнь? Почему Антипова будет жить и благоденствовать, а я должна сгинуть вместе с Таточкой? Я хочу быть врачом, женой и матерью, а не ссыльной или вообще расстрелянной! Ради чего погибать, ради кого? Если бы хоть один человек заступился за меня на том собрании… Да, господи, хоть бы не заступился, промолчал, но проголосовал бы против… Да хоть воздержался бы! Но нет, все в едином порыве… Растоптали нас с Татой и не заметили, вытерли ноги и пошли дальше, а я-то почему ради них должна погибать? Есть близкие люди, надежные, свои, но их так мало… Только Воиновы, да, пожалуй, и все. За них буду стоять до конца, никогда не предам, а остальные мне никто. Они за меня в лагерь не пойдут, и я за них не хочу!»

От долгой прогулки по морозу в тепле кинотеатра их сморило, они с Владиком не совсем уснули, но задремали, голова к голове, и вместе видели свое общее будущее. Это была такая радостная картина, что ее почти не портила темная клякса в самом углу, такая мелкая, почти незаметная.

Дни шли, и Катя стала робко надеяться, вдруг про нее забыли. В конце концов, НКВД такое же учреждение, как и всякое другое, и служат там такие же люди, как всякие другие. Да, работка у них не сахар, но человек ко всему привыкает, всему умеет придать цель и смысл. У хирургов тоже служебные обязанности своеобразные, но ничего, справляются как-то. Сначала боялись разрезать живого человека, а потом ничего, привыкли. И энкавэдэшники тоже. Первый раз, наверное, мучились, когда без суда отправляли человека на расстрел или