Стоход - Андрей Дугинец

— На линии фронта осталась.

— Так вы все же ушли на родину, в Поволжье! — сокрушенно качнул головой Антон.

И уже чуть слышно Крысолов добавил:

— Хоронить было нечего. Бомба разнесла ее.

Миссюра снял свой треух с красной ленточкой. Положил на колено, и опять они долго молчали.

— А я тогда как раз ходил в Морочну, — первым заговорил Миссюра. — Вернулся, вижу следы машин около вашего дома. Зашел — никого. А бульба на столе еще горячая. Я понял, что схватили вас. Депутатов и коммунистов они ж сразу начали вылавливать.

— На счастье, мы с женой заранее увидели в окно машины и ушли через заднюю дверь, — коротко пояснил Крысолов. — Собак у них не было, по лесу не пошли. Мы постояли в лозняке, пока они не уехали. А потом я вбежал в хату, взял жене одежонку да еды, а сам вот в чем был, в том и отправился.

Антон только сейчас обратил внимание на костюм Крысолова. На нем была та же кожаная тужурка, в которой ходил он в начале войны, только она так вытерлась, что стала серой, похожей на полотняную. На плече и на рукаве уже были заплаты, наложенные неумелыми руками самого хозяина. Сапоги, которым когда-то, казалось, и износа не будет, теперь только чудом держались на ногах. Лишь по верхушкам голенищ можно было догадаться, что пошиты они из добротной яловичной кожи. Носок правого сапога был скреплен проволочкой.

Заметив, что собеседник смотрит на сапоги, Крысолов помотал рваным носком и сказал, что у него тут оставались старые, но еще добрые сапоги да резиновые где-то валялись, но кто-то без него неплохо похозяйничал.

— А те немцы, что приезжали к моему дому, кого-нибудь забрали в Морочне? — осторожно спросил Иван Петрович.

— В селе их не видели. Они откуда-то прямо из города, — ответил Миссюра.

— Может быть, это и не за мною. Может, сам граф приезжал в свои владения на разведку.

Антон задумчиво, насупив черные с густой сединой брови, кивнул:

— Алэ. Может, и так.

— Может, зря я испугался, ушел. Остались бы, жена не погибла бы.

— Э-эх… Если б знал, где упал, так соломки б подостлал. — Миссюра встал и, повернувшись к озеру, которое уже окуталось сплошной, непроницаемой пеленой тумана, трижды протрубил лосем. — Там мои хлопцы, они сейчас приплывут сюда, — пояснил он удивившемуся Крысолову и сел.

— Мы здесь, товарищ командир! — раздалось совсем рядом в молодом березнячке. — Мы пришли пешком. Боялись, что с-вами что-нибудь случится.

— Как же вы подкрались, что даже я не слышал? — спросил Миссюра.

— Сами учили ходить по-кошачьи, товарищ командир! — ответил тот же голос.

— Гоните сюда лодку.

— Есть, гнать лодку, товарищ командир!

— Командир?! — в изумлении отодвинулся Крысолов.

— От так, — застенчиво пожал плечами Миссюра и с горькой улыбкой добавил: — А немцы еще генерала присвоили.

— Ни-ч-чего не понимаю в этой дурацкой войне! — с отчаянием взмахнув трубкой, сказал Крысолов. — Из батрака сразу в генералы.

Пока бойцы ходили за лодкой, Миссюра коротко рассказал обо всем, что произошло с ним за время войны. Ивану Петровичу Антон верил, как самому себе, и надеялся, что он если и не станет партизаном, то обязательно будет во всем помогать отряду. Рассказав о себе, Антон задал вопрос, который вертелся на языке с первых минут встречи:

— Что вы тут мастерили?

— Да клетку для ондатр, — ответил Крысолов. — Из старых осталось только две, остальные кто-то разломал.

— Кому они теперь нужны, те крысы! — с досадой махнул Миссюра.

— Теперь не нужны, а придет время…

— Ат! Когда оно еще придет!

— Смотри вперед! — в приподнятом тоне ответил Крысолов, и это очень понравилось Антону. — Жизнь-то на этом не кончается, — развивал свою мысль Иван Петрович. — Эти вандалы откуда пришли, туда и канут. А хозяйство восстанавливать нам придется самим. И опять начинать с хвоста?

— То все так, Иван Петрович, — тепло отозвался Миссюра. — Все так. А только, если вы еще не совсем забыли немецкий язык, я бы просил вас лучше заняться более нужным сейчас делом — перейти к нам в отряд.

— Антон, ты же мне еще не сказал, кем ты командуешь, что делаешь.

— Та никем я не командую. Собрались боевые хлопцы и ведем кой-какие разговоры с фашистами.

— Разговоры? Есть у вас люди, что и язык знают?

— Нет, мы с оккупантами говорим на языке, который они хорошо понимают, — то автоматом, то гранатой, а где случается и ихней же бомбой, если у них она не взорвалась.

— Хороший набор слов! — отметил Крысолов.

— А если б еще был и человек, знающий немецкий язык, мы придумали б кое-что и покрепче.

— Ну раз ты командир, то мое дело солдатское: приказывай — подчинюсь.

Миссюра смущенно ответил:

— Нет, Иван Петрович, мы с вами будем без приказов, по дружбе. Вот сейчас наберем картошки да муки и едем с нами. Там не видели, бугорок за беседкой не раскопали? Никто не пронюхал нашего погреба?

— Нет, следов никаких, — ответил Крысолов и, глянув на подплывающую лодку с партизанами, добавил: — Но сейчас вот, сразу, я не могу оставить дом.

— А! — махнул Антон. — Что он вам, тот дом! Полицаи налетят, спалят. Забейте, и едем.

— Не могу так сразу. У меня там больная. Без памяти лежит. Когда поздней осенью по лесу бродила, искала партизан, заболела, и уже в горячке прибилась на дымок.

— Морочанская?

— Да это ж та девушка, что с вами у Рындина батрачила.

— Олеся?! — привскочил Антон, явно намереваясь бежать в дом.

— Не беспокойте ее. Она недавно уснула. Может, это перелом наступает. В бреду все вас звала, по лесу аукала.

И все же пришлось оборудовать вторую лодку и везти больную в лагерь. Здесь полицейские да и сами немцы могли нагрянуть в любой момент.

Миссюра, конечно, не знал, что морочанской полиции свыше было приказано не вмешиваться в дела вернувшегося в свой дом Крысолова и даже не появляться близ графского озера.

Партизаны уплыли, а Иван Петрович пока что остался дома. У него теперь будет партизанская застава. Это рискованно. Но удача сама плывет в руки.

Как только лодки скрылись за мыском, Крысолов вошел в дом и спустился в бетонированный подвал. Передвинув ящик с картошкой, ломиком приподнял одну из плит, которыми был выложен пол. Отложив эту плиту в сторону, спустился в яму, присел возле радиопередатчика и удовлетворенно подумал: «Никогда еще не работалось так привольно: никаких пеленгаторов…»

— Гриша, в окно, в окно! — закричала Олеся и соскочила с постели.

— Олеся, милая, ложись, ложись! — успокаивала Соня. И, держась за голые бревна стены руками, поспешила к топчану, где лежала больная. Левую, перебинтованную ногу Соня переставляла, как что-то инородное. — Ну что ты? Ложись.

Сидя на краю топчана, Олеся устало отерла рукавом лицо, словно смахивала сон. И слабым голосом, с остановкой после каждого слова, рассказала, что ей приснилось, как в ресторан, где играет Гриша, пришли гестаповцы. А Гриша не видит, что окно у него за спиной открыто, и стоит ждет, пока его схватят.

— Ложись, сестричка, ложись, — твердила Соня. — Тебе еще нельзя вставать.

И вдруг Олеся очнулась совсем и со страхом спросила:

— Соня, а где это мы? Немцы далеко?

— Мы у партизан.

— А как называется отряд? Кто командир?

— Партизанский отряд «Смерть фашизму!», — ответила Соня. — А командир Миссюра.

— Он живой? Живой?! — Олеся соскочила с постели и, закачавшись от слабости, упала бы, если бы Соня не подставила ей под руку свое плечо.

Тут уж без слов Олеся покорно легла и тотчас уснула.

Соня рукой вытерла потный лоб больной и с радостью отметила про себя: «Поправляется». И опять, так же волоча ногу и перебирая руками по стенке, направилась к печке. Вчера подрывники принесли для Олеси молока. Надо согреть его и, когда проснется, напоить.

Вечером с помощью Ермакова Олеся вышла из дому и ахнула: здесь, оказывается, целый городок партизанский — пять домиков, еще больших, чем тот, в котором она жила. Правда, все домики наполовину врыты в землю, но с окнами, дверями и трубами. Ермаков провел ее в домик, где жили командир, комиссар и где обычно партизаны собирались вечерами подумать, что дальше делать с фрицами.

Когда Олеся вошла в домик, там сидело трое — Миссюра, Моцак и незнакомый, очень смуглый худой человек с тяжелыми, низко опущенными седыми бровями. Он один не поднял головы, густо усеянной сединой, когда вошла Олеся. Моцак же радостно кивнул ей, а Миссюра вышел навстречу и, бережно взяв за плечи, подвел к столу и усадил на свое место.

— Не надо было вставать, тебе еще лежать да лежать, — строго сказал он.

— Мне нужно вам сказать очень важное, — поглядывая то на Миссюру, то на Моцака и боясь глянуть на незнакомца, сказала Олеся.

— Мне Соня говорила. Мы сами пришли бы, — ответил Моцак, — но, уж раз пришла, рассказывай, что у тебя. Это товарищ Ефремов из партизанского штаба. Если очень секретное у тебя, рассказывай ему одному, мы выйдем.