Стоход - Андрей Дугинец

Вдруг конь выскочил на насыпь, Омар бросился вниз, повис на стременах и перед самыми колесами паровоза поставил мину. Конь резко повернул в сторону леса. Омар подтянулся в седло.

У Санька сердце зашлось от страха за друга. Нахлестывая Везувия, он стал догонять Омара. Но земля ухнула, словно ушла из-под копыт коня. Все впереди вспыхнуло, рванулось во все стороны. Паровоз повалился под откос. Вагоны с танками полезли друг на друга. Взрыв, казалось, развалил землю пополам…

Как быстро все в жизни меняется!

Возвышение и падение Слава и унижение. Они всегда, видимо, ходят рядом.

Еще вчера Бергер был самым счастливым человеком в родном городке, куда вернулся после двадцати лет безупречного служения в разведке. Он один из тех, кто подготовил путь фюреру на восток и теперь заслуженно отдыхал. С приходом весны Бергер решил возвратиться в бывшие владения графа Жестовского, чтобы полновластно хозяйничать в них. Теперь это его имение, заработанное долгой и честной службой рейху. В голове, да и не только в голове, а и на бумаге, у фон Бергера столько планов преобразования своих владений! Он, конечно, сделает Пинские болота краем самой увлекательной, самой романтичной охоты…

И вдруг Берлин одной фразой перечеркнул все эти планы!

Бергер ходил по огромному кабинету из угла в угол. Сизый дым из трубки-чертика клочьями падал через плечо. В который раз вспоминал свой вчерашний разговор в Берлине с фон Краузе.

«Нельзя, Бергер, способному разведчику, в самый разгар нашей борьбы становиться помещиком. Ломать голову над проблемами урожая и кормления скота?.. Это слишком! Кончится война, и на вас будут работать тысячи этих… как вы их называете, лапотников. А пока возвращайтесь в свое имение, занимайтесь охотой, ондатрами. Зверьки эти за время вашего отсутствия не погибли?

— Им, конечно, плохо без присмотра. Но помилуйте, до ондатр ли теперь, когда фронт так туго продвигается?!

— Скажем прямо, бессмысленно толчется на месте, — поправил его Краузе, имевший право говорить смелее. — Вот поэтому и придется вам вернуться в свои охотничьи края и заняться охотой. Да, да, обыкновенной охотой… — Видимо, лицо Бергера отразило явное недоумение, и Краузе все объяснил: — За эту зиму в ваших владениях развелось много зверья. Надо сперва очистить леса от этой дичи, а уж потом селиться на постоянное жительство.

— Волки? — пожав плечами, спросил Бергер.

— Нет. Это зверье очень старой, чисто русской породы. Называется оно партизанами.

— Пар-ти-заны? — Бергер откинулся на спинку кресла, задумался. — Почему же в наших газетах об этом ни слова? Все пишут о каких-то бандах. А ведь это совсем другое. Партизаны… Именно они-то и решили судьбу Наполеона!

— Не хотите ли вы сказать, что и нашу судьбу решат именно они? — Холодный огонек сверкнул в глазах Краузе.

— Я считаю, что если это зверье в лаптях взялось за оружие, то война затянется.

— Да, точно, известная затяжка может быть. Но у нас с вами речь не об этом. Конкретно, что требуется от вас, как от человека, знающего этот край? В скором времени предполагается тотальная облава на этих, как их… партизан. Нужна глубокая предварительная разведка, изучение повадок зверья, местоположения его берлог. Мы пошлем карательные экспедиции, после которых не останется в нашем тылу ни одного человека, настроенного против нас.

— Мне все понятно.

— Меня одно беспокоит — видел ли кто из местных жителей, когда вы уезжали из своего дикого уголка?

— Нет. Там не было ни души. А если кто и увидел бы, то подумал, что меня арестовали как советского активиста, я ведь был депутатом районного Совета.

— Значит, все в порядке! Вы вернетесь беженцем-неудачником, не сумевшим пробраться в родные края. Людей мы вам дадим. И радиостанцию, конечно.

«Все в порядке!» — в сердцах повторял Бергер, еще злобней пыхтя своей трубкой.

Вспомнилось раннее детство, большой пятнистый пес, награжденный медалями за сообразительность. Пес этот был настолько умным, что его хотели взять в цирк и научить считать. Но однажды он исчез. Нашли его только через два года, на цепи. Новый хозяин, то ли не знал его феноменальных способностей, то ли не умел их ценить. Он привязал пса на цепь и, как обыкновенную дворняжку, заставил лаять и охранять двор. А когда тот не стал лаять так усердно, как требовали от него, хозяин обрубил ему хвост, чтобы был злее.

«Ну, хвост мне пока что не обрубили, — размышлял Бергер. — Но дело может дойти и до этого…»

В комнату неслышно вошла мать и спросила, чем он так расстроен.

— Я разведчик, а не каратель! — вырвалось у Бергера. — А они не понимают.

— Кто?

— Берлинские выскочки!

Мать зашикала:

— Мой бог! Тише! У нас вслух такого не говорят. И стены уши имеют…

— В том-то и беда, что живете вы тут шепотом! А я так не могу.

— Замолчи! — рассердилась мать. — Твое дело служить рейху, а не обсуждать, кто прав, кто виноват.

Когда мать ушла, Бергер долго еще ходил по кабинету и возмущался: у них чины, ордена, слава, а я опять Крысолов!..

К весне отряд Миссюры вырос втрое. Запасы продуктов кончились, и, как только сошел с речек лед, Антон отправился с двумя бойцами в бывшее поместье. Там у него были закопаны картошка и рожь. Плыли не по протокам, а напрямик, по сплошному, бескрайнему озеру. Весна в этом году была многоводная, затопило все болота и луга. Только перелески стояли островками, по которым тоже можно было плыть, ловко лавируя между деревьями. Путь сократился вдвое, и в графское озеро старый човен попал в полдень, а не ночью, как надеялись партизаны.

Уверенные, что в имении никого нет, партизаны направились прямо по озеру на другую сторону. Но, еще не доезжая до островка с березками, заметили дымок над крышей дома, в котором жил когда-то Крысолов. Вернулись в лозняк и стали присматриваться к противоположному берегу, до которого было километра два по воде. Ставни в доме оказались открытыми. А в начале войны Иван Петрович их заколотил досками. Это Антон помнил хорошо. Значит, в доме кто-то есть.

Оставив бойцов в лодке, вооружившись автоматом и гранатами, Антон пошел глухим, поросшим лозой берегом. Вскоре он услышал какой-то стук возле дома Крысолова и подумал, что это чужие люди забрели. Морочанские сюда теперь не пойдут, знают, что полиция может нагрянуть.

Долго стоял Антон в сотне метров от дома Крысолова по звукам стараясь понять, сколько там людей и что они делают. Он слышал, как тесали дерево топором. Потом вбивали гвоздь молотком. Все это были знакомые, привычные звуки. Потом провжикала ножовка или лучковая пила. Значит, человек не дрова пилит, а что-то мастерит.

Это совсем озадачило Антона. Кто и что может мастерить в это время в чужом доме?!

Вдруг топор гулко хлопнул, видно, его вогнали в колоду. И тотчас из-за дома по направлению к озеру вышел…

«Иван Петрович!» — чуть не вскрикнул Антон. Но сдержался.

Крысолов нес на плечах огромную, только что сделанную им клетку для ондатр, какие ему обычно мастерили деревенские плотники. Сгибаясь под тяжестью, Иван Петрович шел быстро и попыхивал неразлучным чертиком.

Пользуясь тем, что под ногами Крысолова шуршали прошлогодние листья, Антон подошел поближе и спрятался за густым ольховым кустом, уже начавшим зеленеть.

Крысолов бросил свою ношу на мягкий, торфянистый берег и сам сел на нее отдохнуть.

— Вы здесь одни, Иван Петрович? — тихо, но очень внятно спросил Антон.

Крысолов спокойно слегка повернулся туда, откуда раздался голос, пыхнул трубкой и, тяжело вздохнув, ответил:

— А я теперь вообще один на всем белом свете! — Сказав это и даже не посмотрев туда, где стоял еще невидимый ему Антон Миссюра, Крысолов начал о каблук сапога выколачивать пепел из своей черной трубки.

Солнце уже зашло. С озера потянулся сырой сизый туман. «В такое время полиция уже не приедет в эти места», — рассудил Антон и вышел из своего укрытия.

Увидев его, Крысолов вскочил и в радостном изумлении расставил руки:

— Антон! Боже мой! Жив! Живой!

Они крепко, по-медвежьи, обнялись и долго молчали.

— А где ж… — Антон повернул голову в сторону дома и кивнул, боясь назвать имя хозяйки, которой, может быть, нет в живых.

Иван Петрович понял его вопрос, опустил голову, и указав трубкой на клетку, пригласил сесть. Оба сели рядом, как на скамейке, лицом к озеру, затянутому быстро темнеющим туманом. Глядя в этот туман, Иван Петрович долго набивал трубку. И лишь раскурив ее, вымолвил:

— На линии фронта осталась.

— Так вы все же ушли на родину, в Поволжье! — сокрушенно качнул головой Антон.

И уже чуть слышно Крысолов добавил:

— Хоронить было нечего. Бомба разнесла ее.

Миссюра снял свой треух с красной ленточкой. Положил на колено, и опять они долго молчали.