Стоход - Андрей Дугинец

В Морочанском районе еще с первой мировой войны осталось много колючей проволоки. Ею были обнесены не только дворы и огороды, но и поля и пастбища. Некоторые хозяйства напоминали передовые позиции — все обмотано, заяц не проскочит. А у особо запасливых мужиков под стрехами клунь и сараев висели целые рулоны, покрытые многолетней ржавчиной.

И вот холодным весенним утром потянулись к комендатуре подводы, груженные колючей проволокой.

Получив повестку на сдачу проволоки и узнав, что Сюсько выехал куда-то, дед Конон решил воспользоваться моментом, пробраться во двор комендатуры и хоть что-нибудь узнать о дочери, которая после неудачного побега словно канула в воду. Обувшись в постолы на теплую онучу, одевшись потеплее, Конон Захарович пошел снимать проволоку с частокола.

Возле комендатуры было, как на ссыпном пункте в день сдачи хлеба. Принимал проволоку сам Левка Гиря. Он отмечал в своей книжке и указывал, где сваливать проволоку. С каждого двора полагалось по три рулона, поэтому все привозили проволоку на бричках. И только дед Багно свой рулон доставил самокатом. Пока он катил проволоку по улице, изъеденные ржавчиной шипы нахватали соломы, сена и всякой трухи, какой в Морочне всегда полно.

Увидев Багно с лохматым соломенным колобом, Гиря крикнул со смехом:

— Что, комендатуру хочешь подпалить?

И, не поленившись, встал, кнутовищем ударил по рулону так, что труха немного осыпалась и стало видно, что в проволоке ничего не спрятано.

— Тут у тебя не поймешь, ржавчина или взрывчатка. Ну, да кати вон туда, за сарай.

Сарай, за которым указали место деду Конону, стоял в левом углу двора, далеко от здания комендатуры. Конон Захарович покатил рулон не спеша и все время оглядываясь на мрачный деревянный дом, в котором томилась его дочь.

Где она там? На какую сторону выходит ее окно? Может, она даже видит его сейчас? Только ж нет! Сколько раз там бывал он сам, то все камеры выходили окнами к лесу.

Конон Захарович подкатил к стенке рулон и, прислонив его к куче остро заточенных осиновых кольев, снял шапку, чтобы вытереть вспотевшую голову.

— Сдал и уходи! — вдруг услышал позади себя злой окрик.

Старик оглянулся и, увидев возле сарая незнакомого полицая, которого, идя сюда, не заметил, виновато развел руками, мол, я что ж, я уйду, вот только отдышусь. И вдруг ни с того ни с сего заботливо спросил:

— Так вы чего ж не просмолили колья?

— Зачем их смолить?

— Э-э, так непросмоленные они ж за два-три года и подгниют! Хотя бы обожгли концы.

В ответ на это полицай посмотрел на старика так недоуменно, словно хотел спросить: «Что ж ты думаешь, нам век вековать в этой колючей крепости?» Но ничего не сказал, а, немного подумав, спросил, не может ли дед сам обжечь колья. Конон Захарович охотно взялся за это дело и потребовал дров.

— За дровами я в лес не поеду, — ответил полицай. — Собирай по двору, вон сколько валяется всякого хлама.

Деду Конону только это и было нужно. Он тут же вытащил торчавший под стрехой сухой горбыль и, засовывая в щели бревенчатого сарая, разломал на мелкие щепки и сложил в кучку.

— Э, дед! Ты тут сарай подожжешь, — возразил полицай. — Погоди, я с Гирей посоветуюсь, а то он, может, еще и не разрешит разводить костра во дворе.

Испарина снова покрыла дедову лысину, и он опять снял свою шапку, да так и простоял, пока полицай ходил за разрешением, будто молился, чтобы заместитель коменданта дал свое согласие. Полицай вернулся и с кривой улыбкой махнул:

— Давай, техник, действуй, только огонь разводи в самом дальнем углу.

Старик с готовностью поднял кучку дров, приготовленных для растопки, и быстро пошел в «дальний угол» двора. Дальним этот угол был только для полицая, а для деда Конона он оказался самым близким: из того угла видны будут окна всех камер.

Но дед пока что на окна и не смотрел. Он старался завоевать авторитет, усыпить бдительность полицая, приучить его к тому, что он, как и подобает технику, свободно ходит по двору.

Собирая хлам, дед то и дело спрашивал полицая, можно ли палить эту доску или этот «совсем еще добрый горбыль». И расчет его оправдался — полицаю надоели эти вопросы, и он махнул:

— Ты техник, вот и соображай, что можно, а чего нельзя.

Постепенно дед протоптал дорожку до самой середины ограды и носил теперь дрова мимо зарешеченных окон комендатуры. Идя за дровами, он не смотрел в сторону мрачного здания, чтобы не привлечь внимания часового, мерно ходившего по черной блестящей тропе, протоптанной под самыми окнами. А возвращаясь назад и волоча длинную доску или горбыль, дед нарочито сдвигал треух набок и из-под старого отвислого козырька неотрывно смотрел в окна, из которых сквозь решетки с вопиющей тоской смотрели знакомые и незнакомые глаза. Женщину он увидел пока что только одну, в самом дальнем окне. Но это была не Оляна и даже совсем не знакомая.

Костер уже пылал вовсю. Можно было стаскивать колья, обжигать. Но Конону Захаровичу было не до того. Он все носил и носил дрова, теперь уже не жалея даже самых хороших досок. Остановился он, лишь когда его окликнул полицай.

— Эй, техник, ты чего ж зря дрова палишь? Носи колья, обжигай.

Дед опять не спеша снял шапку, вытер лысину и ответил, что он свое дело сделал, заготовил дрова, развел костер, а остальное пусть делает кто-нибудь посильнее, помоложе.

Полицай понял, что одному этому шкарбуну и впрямь не справиться с такой затеей, и прислал мужика, который начал подносить колья и втыкать заостренным концом в огонь.

Теперь у деда Конона руки развязались. Дров он натаскал столько, что хватило бы изжарить всю полицию. Заметив, что за оградой мужики уже начали долбить мерзлую землю, копать ямки для кольев, он посоветовал угрюмому полицаю заранее разнести рулоны проволоки вдоль забора, чтобы потом быстрее шло дело.

— Ты что ж думаешь, я во двор комендатуры могу пустить целую банду? — возмутился полицай. — Вот сам и раскатывай, раз придумал.

Дед огорченно почесал в затылке и, делая вид, что берется за дело через силу, натянул вконец изодранные рукавицы и пошел в закуток, заполненный рулонами колючей проволоки. Он с трудом скрывал свою радость, что удалась еще одна задумка.

Взяв самый высокий, но не очень толстый рулон, дед покатил его в угол, в котором еще не бывал. Катить по не просохшей еще грязи было тяжело, и дед выкатил рулон на тропу, по которой ходил часовой, охранявший зарешеченные окна. Часовой крикнул было на него, куда он прет. Но Конон Захарович примирительно сказал:

— Да чего вы боитесь, пан начальник, то ж не бомба!

— Не хватало мне еще тебя бояться! — ответил полицай. — Но проваливай дальше от окон да не заглядывай в них.

Дед оставил быстро обросший грязью рулон, с трудом распрямил спину и, скривившись от боли в пояснице, сказал:

— Да тебе и самому туда не хочется попасть, не только мне. Чего ж мне завидовать на те окна?

Во время этого короткого разговора Конон Захарович все же глянул в окно и узнал прильнувшего к решетке лесника из соседней деревни. Тот делал ему какие-то знаки, что-то чертил на стекле.

Нагнувшись опять к своему колючему колесу, дед Конон глянул мимо спины застывшего на месте полицая и понял, что лесник чертит на окне стрелку вправо и вниз, будто хочет сказать, что ему, Конону Багно, нужно смотреть не в окна, а куда-то пониже.

«В подвале?!» — в холодном поту догадался Конон Захарович, невольно вспоминая сырое, словно вырытое в мерзлоте зловонное подземелье, в котором он при панах пролежал однажды целую ночь.

— Эй, чего рот разинул? — опять раздался окрик часового.

Конон Захарович, ни на что уже не обращая внимания, смотрел на чернеющее под углом дома подвальное оконце. Оно было настолько маленькое, что в него нельзя было бы даже головы просунуть. Однако старику показалось, что за оконцем мелькнула женская рука. Услышав вторичный окрик полицая, дед Конон подхватил отяжелевший от грязи рулон и, напрягая все силы, быстро покатил его дальше. А когда поравнялся с подвальным оконцем, рулон, словно бы нечаянно, вильнул вправо, к стенке и упал почти возле самого окошка. Полицай снова закричал. И по топоту тяжелых сапог слышно было, что он быстро идет к деду. Но Багно, наклонившись над злополучным рулоном, прошептал в оконце, где уже ясно видел заплаканное, позеленевшее в подземелье лицо дочери.

— Крепись, дочка!

— Тату, где Гриша? Гриша где? — отчаянно жестикулируя, видно изо всех сил, кричала Оляна.

Вдруг зеленое стеклышко звякнуло и вылетело: Оляна выбила его ударом кулака.

— Гриша? Где Гриша? — вместе с клубком пара вырвалось на вольный воздух.

— Живой. Гриша помогает… — и, оглянувшись на приближающегося полицая, дед все же успел сказать: — Гриша помогает Антону, бьет супостатов. Скоро придут на помощь. Крепись, дочка! — Подняв тяжелый рулон, дед быстро покатил его прочь.