Горькая любовь князя Серебряного - Валентин Ежов

Несколько опричников, мускулистых, оголенных по пояс, вкапывали столбы, сооружали новые помосты для казней.

…В палатах собрались все близкие царю люди: сын его, юный царевич Иван, Борис Годунов, Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Малюта Скуратов, старший Басманов.

На столах стояли в изобилии яства и вина. Тут были и блюда холодного мяса, и соленые огурцы, жареные павлины с распущенными хвостами в виде опахала, и исполинские осетры с разверстыми пастями.

Мамка царя, старуха Онуфриевна, стуча клюкой, прошла мимо Грязного.

— Ишь, Васька, глаза-то налил с утра! Винищем-то разит! — она стукнула Василия костяшками пальцев в лоб. — Весь род ваш, Грязных, пьяницы.

Царевич Иван и Васюк Грязной пили много, ели мало.

Царевич, тыкая вилкой в большого осетра, говорил:

— Царь миру глава, а Владыко лукавый и трусливый. Батюшка правильно его… в застенок!

— Сильный всегда прав! — икнул Грязной. — И ты, царевич, прав!

Вяземский тоже пил, только вино его не брало. Нахмурившись, он порол ножом скатерть.

Царь сидел за отдельным столом. Он пил и ел мало.

Рядом с ним сидела его пятнадцатилетняя жена, царица Темрюковна. Она сидела, поджав под себя ноги, худая, гибкая. Огромные черкесские глаза ее, под сдвинутыми бровями, дико и неприязненно оглядывали всех. На щеках ее горел чахоточный румянец. Она все время сухо покашливала. Царь никак не реагировал на это и вообще не обращал на нее внимания.

Из-за широкой расписной печи, словно из-за театральных кулис, выскочила на свободное пространство перед царским столом необыкновенной красоты девица в сарафане, длинные локоны мягких белокурых волос падали ей на плечи. На стройных ногах ее были красные, как у царя, раззолоченные сапожки.

Держа в одной руке личину (маску), а другую уперев в бок, девица, потешно изгибаясь, начала танцевать. Подпевала себе:

Я по сеням шла, по новым шла»Подняла шубку соболиную,Чтоб моя шубка не прошумела,Чтоб мои пуговки не прозвякнули…

Девица подняла «шубку», высоко вскидывая ноги. Царь заулыбался. Остальные громко заржали. Только Темрюковна с превеликой злобою смотрела на нее.

Онуфревна, едва завидев девицу, стукнула клюкой:

— Тьфу, срамники! — и, что-то бормоча дальше, вышла из палаты.

Дело в том, что эта танцующая девица была вовсе и не девица, а юный Федька Басманов.

Кривляясь, он продолжал выделывать коленца, ублажая царя и всех остальных.

— Молодца, Федора! — сказал царь и, налив вина, протянул кубок Басманову.

Тот, подбежав, осушил его, опустился перед царем на колени.

Иван Васильевич милостиво смотрел на него.

— Уж как я люблю тебя, государь-батюшка, кажется, жить без тебя не могу! — со слезами говорил Федор Басманов. Потерся щекой о ногу царя.

Иван Васильевич провел пальцем по девичьи длинным шелковистым волосам Федора, по его бровям, по пухлым губам.

— Чего ты вздыхаешь, как красная девица? — шепнул ласково царь.

Басманов, как бы стесняясь, заслонил лицо маской — «личиной».

— Ужо ты мне одному спляшешь, — сказал ему на ухо царь. ^.

И тут же Темрюковна, освободив из-под себя ногу, с ненавистью ткнула ею Федьку в грудь.

Тот опрокинулся на пол. Все снова заржали.

— Маруська! — строго прикрикнул на царицу Иван Васильевич и, поглядев в ее бешеные глаза, рассмеялся.

В это время в палаты ворвался Малюта Скуратов. За ним показался Матвей Хомяк с повязанной толовой.

— Государь! — вскричал Малюта. — Измена! Бунт на твою царскую милость!

При слове «измена» царь вздрогнул, глаза его засверкали, и он совершенно переменился.

— Поди, Федор! — приказал он Басманову. — Скажи Терешке, чтоб был наготове, — повернулся к Малюте. — Говори!

Федька Басманов побежал за печку и, через некоторое время выйдя оттуда переодетым, выбежал из палат.

Малюта бухнулся на колени, Хомяк тоже.

— Государь, — продолжал Малюта. — Какой-то боярин напал на наших людей. Смотри, как изувечили!.. — он указал на замаранную кровью повязку Хомяка.

Ропот негодования пронесся среди опричников.

— На кого ты просишь? — спокойным голосом спросил царь. — Назови того боярина.

— На кого прошу и сам не ведаю, надежа-государь, — скривился, чуть не плача, Хомяк. — Не сказал он мне, собака, своего роду-племени. Хотел нас всех перевесить, да видать перепугался. Велел лишь плетьми побить! — Хомяк сделал вид, что приспускает портки.

Рассказ казался невероятным.

— Быть того не может, — усомнился царь. — Чтоб средь бела дня напасть на царевых людей!

Недоверчивый ропот пробежал между опричниками.

— Готов на правде своей крест целовать! — Хомяк поправил на голове своей кровавую повязку.

— И вы дались, как бабы!.. Право, смеху достойно! — царь пронзил опричника орлиным оком. — Если не назовешь того боярина, не сдобровать тебе!

…Приезжие спешились и привязали лошадей к столбам.

Никита Серебряный огляделся по сторонам, ища кому бы доложить о своем прибытии.

Выйдя на крыльцо, Федор Басманов увидел Серебряного и Михеича, окинул их надменным взглядом, подозвал двоих товарищей. Усмехнувшись, что-то шепнул им. Те, заржав, быстро побежали за угол.

Серебряный уже двинулся было к крыльцу, как меж людей, которые толпились около дворца, поднялось волнение. Толпа отхлынула прямо на князя и чуть не сбила его с ног. Даже калеки-нищие, вдруг мгновенно исцелившись, разбежались кто куда.

Князь удивился, но вскоре понял причину общего испуга.

Огромный медведь скоком преследовал народ. В одно мгновение двор опустел, и князь остался один.

Царь наблюдал через окно за тем, что творилось во дворе. Хомяк также взглянул в окно и обомлел, увидев Серебряного.

— Надежа-государь! — вскричал он. — Вон тот боярин, что напал на нас. Вот он!

— Никитка Серебряный?… Мой посольский человек? — царь нахмурился. — А ты часом не рехнулся?

— Голову кладу, государь! Можешь казнить!.

— Что стоит твоя голова! — усмехнулся царь, наблюдая как медведь приближался к Серебряному. — Что ж, видно Бог вас сейчас и рассудит.

Темрюковна, приникнув к окну, алчно смотрела во двор, притопывая ногой от нетерпения.

Серебряный стоял глаз на глаз с медведем. Медведь, прижав уши к затылку, подвигался к нему, загребая лапами.

Князь сделал движение, чтобы выхватить саблю. Но сабли не было!

Глядевший с крыльца Федор Басманов громко засмеялся.

Один удар медведя свалил князя на землю, другой своротил бы ему череп. Но, к удивлению своему, князь не получил второго удара. Он почуял, что его обдала струя теплой крови.

— Вставай, боярин! — сказал кто-то, подавая ему руку.

Князь встал и увидел своего спасителя. Это был опричник, лет семнадцати. В руке он держал окровавленную саблю. У его ног лежал медведь с разрубленной головой.

В палатах Темрюковна от досады и разочарования стукнула кулачком по подоконнику.

Царь, усмехнувшись, посмотрел на Малюту.

— Ловок твой сынок, Григорий Лукьяныч. Всю забаву нам порушил!

Малюта побледнел.

Во дворе Серебряный не успел даже спросить имени избавителя, как тот удалился.

Михеич подбежал к князю, полой кафтана стал обтирать с него медвежью кровь, зашептал на ухо:

— Ну, батюшка, Никита Романыч, набрался же я страху! А ведь все это затеял вон тот, что с крыльца смотрит, — указал он глазами на Федора Басманова.

К Серебряному, нагло ухмыляясь, подошел Хомяк.

— Боярин, царь-батюшка Иван Васильевич, зовет тебя!

Князь Серебряный пошел за ним во дворец. В палатах Федор Басманов подбежал к царю и шепнул ему что-то на ухо.

— Никита! — царь медленно выговаривал каждое слово. — Подойди сюда, становись к ответу. Знаешь ли ты этого человека? — Иоанн указал на Хомяка.

— Знаю, государь.

— Нападал ты на него со товарищи?

— Человек этот со товарищи сам напал на деревню…

— Надежа-государь, — Хомяк прервал князя — не слушай боярина, а прикажи пытать нас обоих накрепко, чтобы правду узнать. Я смерти не боюсь, боюсь кривды!

Серебряный презрительно взглянул на Хомяка.

— Государь, — сказал он. — Я не запираюсь в своем деле. Я напал на этого человека.

— Довольно! — загремел Иоанн. — Допрос окончен. Братия, — обратился он к своим любимцам, — говорите, что заслужил себе боярин князь Никита? Говорите, что думает каждый!

— Смерть! — ответил царевич.

— Смерть! — повторили за ним остальные.

— Так пусть же примет он смерть! — сказал Иоанн хладнокровно.

— Человеки, возьмите его!

Серебряный молча поклонился Иоанну. Его тотчас окружили и вывели из палаты.

— Братия! — царь торжественно обратился к опричникам. — Прав ли суд мой?

— Прав, прав, — раздалось отовсюду. — Прав!