Горькая любовь князя Серебряного - Валентин Ежов

Максим бросился в ноги Малюте.

— Батюшка! Не по силам мне эту одежду носить! Слышать вой да плач по все дни. Невтерпеж видеть, что отец мой…

Максим остановился.

— Ну? — сказал Малюта.

— Что отец мой — палач!

Но Малюта не смутился. Оглядевшись, он схватил сына за руку и выволок на улицу.

— Слушай, молокосос, — лицо его исказилось злобой. — Не отпущу я тебя никуда! Не уймешься, завтра же заставлю своими руками злодеев царских казнить. Авось, когда сам окровавишься, перестанешь отцом гнушаться! А уж до твоего Серебряного я доберусь!

В это время компания молодых опричников проскакала мимо тюрьмы. Здесь были царевич Иоанн, Вяземский, Грязной, Басманов.

Увидев Малюту, Басманов огрел плетью коня. Жеребец прянул с храпом в густую лужу, кидая грязь.

Комья грязи обдали Скуратова. Малюта всею ладонью стал стирать грязь с лица и одежды.

— Да что ты грязь-то стираешь? Добро на ком другом, а на тебе незаметно! — смеясь, крикнул царевич.

Федор Басманов добавил:

— К чистому нечистое не пристанет!

Малдэта с тяжелой ненавистью посмотрел им вслед и прошептал:

— Добро. Дайте срок, государи, дайте срок. Максим с жалостью смотрел на отца.

Взглянув на сына, Малюта со всей силы хватил кованой дверью и скрылся в тюрьме.

К вечеру Максим собрался в дорогу. Он вывел из стойла любимого коня.

Большая цепная собака, прикованная у входа, вылезла и стала рваться к нему.

Максим погладил собаку, а она положила ему свои черные лапы на плечи и стала лизать его лицо.

— Прощай, Буян, — сказал Максим. — Служи верно матушке. — Он с глубоким вздохом взглянул на окно дома. — Кроме нее нет у меня никого на свете.

Сын Малюты вскочил в седло и ускакал от дома. Буян рванулся раз, другой и, сорвавшись с цепи, бросился за молодым хозяином.

Серебряный с Михеичем подскакали к усадьбе боярина Морозова. В саду, за оградой, порывы ветра раскачивали вершины деревьев.

Тускло светилось окошко в светлице Елены. Она еще не ложилась.

Черные от грязи и пыли Серебряный с Михеичем спешились у ворот. К ним подбежали слуги.

— Повремени, братец. Не давай ему сразу воды, — сказал Серебряный слуге, подавая ему повод коня.

— Понимаем, боярин, — с достоинством ответил слуга. Елена раскрыла окошко, услышала фырканье лошадей и знакомый голос. Сердце ее сжалось.

Князь Серебряный вошел в дом.

Дружина Морозов сидел за дубовым столом, рука лежала на разогнутой книге. Увидев молодого князя, он поздоровался с ним, изо всех сил стараясь казаться радушным. Он не хотел показать виду, что подозревает Серебряного, а тот был задумчив.

Морозов улыбнулся.

— Рад видеть живого! Как там, в Слободе?

Серебряный поднял глаза.

— Не узнать царя. Постарел. Борода и усы почти вылезли. Что с ним сталось? И царь, и не царь. И непонятно, и грозно!

— Грозен, грозен! — кивнул Морозов. — Ну, поздравляю со счастливым возвратом! Не думал.

— Как сам-то, Дружина Андреич? Здоров ли? — спросил Серебряный.

— А ничего! Читаю вот, — Морозов перелистал книгу, облаченную бархатом. — Священное писание. Читаю о неверных женах, — он слабо улыбнулся. — Вот: «Если человек прелюбодействует с мужней женой, смертию да умрут прелюбодей и прелюбодейца»… Аль не читал? Смотри сюда! — старик поднял книгу, на всякий случаи: приглядываясь к Серебряному.

Но тут послышались звон бубна и топот копыт.

По улице, мимо частокола проскакало несколько всадников. Впереди — Василий Грязной, за ним Афанасий Вяземский, Басманов, позади — Хомяк и другие опричники.

Не протрезвев окончательно и в дороге, Грязной лупил рукоятью плети в кожаный бубен. Все остановились у ворот морозовского дома.

— Князь Афанасий Иваныч Вяземский! — почтительно сказал слуга, появляясь перед Дружиной Андреевичем.

— Вяземский ко мне? — изумился Морозов. — Что он, рехнулся? Ступай, скажи, что опричников я не знаю и дел с ними не веду! Ступай! — закричал он и топнул ногой.

Слуга колебался.

— Князь говорит, что послан от самого государя. С царским указом.

— От государя?… Он тебе сказал — от государя?! — опешил Морозов. — Настежь ворота!

Из окна Елена со страхом смотрела, как распахнулись ворота и въехали опричники с Вяземским впереди.

Сопровождавшие князя, сойдя с коней, задержались у ворот.

— Нынче наше от нас не уйдет! — сплюнул Хомяк, проверяя подпругу.

— Крови бы не было, — пробормотал стремянный Вяземского.

— Дурак! — отозвался Хомяк, глянув исподлобья.

Басманов, Грязной и Вяземский остановились в дверях, глядя на Морозова и Серебряного.

Вид Басманова являл смесь лукавств, надменности и беспечной удали.

Грязной, нетрезво покачиваясь, брякнул бубном.

— Боярин Дружина! — объявил Вяземский, заложив руку за кушак. — Царь и великий князь Всея Руси Иван Васильевич слагает с тебя гнев свой, сымает с головы твоей свою царскую опалу, и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости!

Морозов поднялся. Он был бледен. Сивые волосы пали ему на глаза.

— Господа опричники! — хрипло произнес он. — Прошу вашей милости отпраздновать сегодняшний день. Будем пировать до утра!

Вяземский приосанился, погладил бороду.

— А где же хозяйка? — спросил он, тряхнув кудрями, — Без хозяйки и мед не сладок!

Гости одобрительно зашумели.

— Без хозяйки не пью! — рявкнул Грязной.

— Просим пожаловать хозяйку, — жеманно протянул Басманов.

Князь Никита Романович Серебряный стоял в стороне.

Морозов поочередно взглянул на каждого из прибывших, и новое подозрение охватило его. Кто же из них его возможный оскорбитель, кто из них был в саду?

— Садитесь за стол, дорогие гости! — пригласил он, все пристальней вглядываясь в каждого из гостей. — А я пойду за хозяйкой. — Он вышел.

Вскоре, вереницей, появились слуги, быстро накрыли на стол.

Басманов подошел к зеркалу, вделанному в печь, стал расчесывать волосы.

— Жаль, — сказал он, — сегодня не поспеем в баню. А завтра, князь, милости просим, увидишь мои хороводы: девки все на подбор, а парни — старшему восемнадцати не будет.

Говоря это, Басманов сильно картавил. Серебряный не знал, что и отвечать.

— Выходит, то все правда, что про тебя говорят, — сказал он.

— А что про меня говорят?

— А то говорят, что ты перед царем, прости Господи, с голою задницей пляшешь!

Краска бросилась в лицо Басманова.

— А что ж, — усмехнулся он, принимая беспечный вид. — Если и в самом деле пляшу? Да и кого ему найти кроме меня? — с бесстыдной наглостью продолжал Басманов. — Видал ты такие брови? Ну, чем не собольи?… А волосы-то? Тронь, князь, пощупай, ведь шелк, право, ну шелк!

— Вижу, — усмехнулся Серебряный. Басманов, прищурясь, продолжал:

— А ты думаешь, Никита Романыч, мне, бедному, весело, что по царской милости они меня уже не Федором, а Федорой кличут, — указал он на Вяземского и Грязного. — Служишь царю, служишь, ублажаешь, как только можешь, а он вдруг возьмет да и посадит тебя на кол!

— Я, чаю, тебе это в одно удовольствие, Федор Алексеич! — мрачно заметил молчавший до того Вяземский.

Грязной заржал и украдкой хватил чарку. Серебряный думал о своем и больше ничего не слышал.

Тем временем опричники по одному расходились вдоль садовой ограды, подбирая сухой хворост.

Укрывшись за стволом старой липы, Михеич услышал хмельные голоса.

— Смотри, Хомяк, а только ребята злы. Кого хошь теперича разнесут, — сказал один из опричников.

— Князь не велит ни жечь, ни грабить, — добавил другой.

— Князь князем, а я сам по себе. А ежели мне хочется погулять! — куражась, ответил Хомяк.

Почуяв неладное, Михеич прошел к забору с калиткой, ощупал дубовый брус засова.

Елена явилась гостям в богатом сарафане. Она держала в руках золотой поднос с одною только чаркой. Гости встали. За женой вошел Морозов с обрезанными кругом волосами — признак освобождения от опалы.

— Теперь, дорогие гости, прошу уважить мой дом, принять из рук хозяйки чарку, — торжественно обратился к гостям Морозов. — И по старинному обычаю поцеловать жену мою!.. Дмитриевна, становись и отдавай поцелуи каждому поочередно.

Он устроил «поцелуйный обряд» лишь для того, чтобы по глазам жены, по ее поведению понять, кто же из присутствующих мог поцеловать той ночью его жену.

— По обычаю ты, боярин, первый должен поцеловать ее. А уж потом и мы! — зашумели гости. — Целуй первый!

Елена с трепетом стала возле печи. Глаза ее встретились с глазами мужа. Тот низко поклонился. Поцеловал. Пристально посмотрел на нее.

Со свойственной женскому сердцу сметливостью она отгадала его мысли.

— Князь, подходи! — сказал Морозов Вяземскому. Елена прикоснулась к чарке губами, а Вяземский осушил ее до дна. Глаза Афанасия Ивановича вспыхнули страстью.