Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Боже, колокола… Уже половина шестого. Голова разрывалась. Ему начало казаться, что они с этим мальчиком останутся здесь навсегда.

В конце концов, Дентон не мог больше выносить его горе. Он слишком слаб для всего этого!

[Горе – это удел сильных, тех, кто использует его как топливо для дальнейших свершений.]

И только одно могло остановить этот безудержный поток слез.

В отчаянии он оттолкнул от себя мальчика, быстро пошарил по его джинсам и вынул из ширинки бледный обвислый член. К счастью, тот быстро и довольно внушительно увеличился у него во рту, и это, хвала Господу, остановило рыдания.

О, сила и скорость юности!

Твердая плоть брызнула росой и обмякла, возвращаясь к своим прежним размерам.

Дентон Трэшер утер губы и отстранился.

Что же он натворил…

Мальчик смотрел на него, и его глаза застила тень.

– Я… я пойду спать, – прошептал он, вскочил и выбежал за дверь.

«Жаль», – подумал Дентон.

Это так драматично – побег в ночи.

Он будет скучать по этому месту. Ему бы хотелось увидеть, как Ланселот повзрослеет.

Трэшер встал и поклонился пустому залу.

– Господь с тобой, – молвил он и отправился в гримерную – паковать чемоданы.

В ЭТОТ ДЕНЬ Сэмюель Харрис, капитан школьной команды, как всегда встал очень рано. Случайно выглянув в окно, он увидел, как Мямля-пирожуй бежит по внутреннему двору и рыдает. Несмотря на то что тот прибыл еще в середине осеннего семестра, до сих пор оставался ужасно унылым и буквальном смысле сочился грустью. Сэмюель был рулевым Пирожуевой лодки, носился с ним и чуть ли не кормил его с ложечки. Хотя мальчишка был отщепенцем, Харрис очень за него переживал. Не парень, а шесть футов и сто пять фунтов заторможенности, да и щеки, как куски отбитого филе.

Ясно, что если его сейчас не остановить, то он точно себе навредит.

Когда Сэмюель услышал, как Лотто с грохотом взбежал по лестнице, тут же распахнул свою дверь и втащил парня к себе. Там он накормил бедолагу домашним овсяным печеньем, которое недавно прислала ему мама, и вытянул из него, что стряслось.

Боже правый, Желешка!

Лотто сказал, что, после того как полиция уехала, он несколько часов просидел в пустом театре, пытаясь успокоиться. Кажется, хотел сказать еще что-то, но передумал. Сэмюелю стало интересно. Он попытался представить, что сделал бы его отец-сенатор в этой ситуации. Нацепил на лицо суровую взрослую маску и похлопывал Лотто по плечу, пока тот не пришел в себя.

В этот момент их обоих захлестнуло странное чувство, будто они успели пробежать по мосту за секунду до того, как тот рухнул.

Весь следующий месяц Сэмюель наблюдал за тем, как Лотто бродит по кампусу, точно привидение, а когда учеба закончилась, он взял его в свой летний домик в Мейн.

В Мейне Лотто прекрасно проводил время в компании Сэма и его родителей: отца-сенатора и миниатюрной матери, дебютантки из высшего цветного сообщества Атланты. Он сплавлялся на лодках, посещал разные пикники и завел дружбу с Лизой Пулитцер и братьями Брук. Теперь его жизнь наполнилась вязаными свитерами, шампанским, тортами, остывающими на подоконнике, и лабрадорами-ретриверами. Мама Сэма купила ему специальное средство для ухода за лицом и хорошую одежду. Научила правильно есть, правильно сидеть, правильно стоять. Рядом с ними он все больше и больше становился тем, кем всегда должен был быть. Особенно ему повезло с сорокалетней кузиной Сэмюеля, которая однажды зажала его в углу в лодочном домике. Там, к своему большому удовольствию, Лотто понял, что темная кожа не менее сладкая, чем белая.

Когда они вернулись в школу к началу учебного года, Лотто так загорел, что можно было рассмотреть каждую оспинку на его лице. Его волосы стали светлее, а он сам – раскованнее. Он улыбался, шутил, учился тому, как лучше показать себя, причем не только на сцене. Он никогда не ругался, и за это его считали крутым. К Рождеству Лотто переплюнул по популярности даже Сэма, дьявольски уверенного в себе парня с блестящими карими глазами. Но сожалеть об этом было уже поздно. И впоследствии, даже много лет спустя, глядя на него, Сэм представлял себя Феей-Крестной, подарившей другу нормальную жизнь.

НЕЗАДОЛГО до Дня благодарения Лотто, возвращаясь в свою комнату после математики, столкнулся с Чолли. Тот болтался в коридоре возле его двери, нервный и дурно пахнущий.

Когда Лотто подошел, тот сказал всего одно слово:

– Гвенни, – а затем вдруг застонал и согнулся пополам.

Лотто втянул его в комнату, и там Чолли рассказал ему запутанную историю, из которой Лотто понял только одно: у Гвенни случилась передозировка.

Она умерла.

Но она не могла умереть, только не Гвенни, пульсирующая опасностью и самой жизнью!

И тем не менее это было так.

Чолли нашел ее, а затем сбежал к Лотто, потому что больше ему некуда было пойти. Бежевый линолеум вокруг них превратился в океан и снова и снова бился о ноги Лотто. Он сел.

Какой неожиданный поворот. Как же быстро все меняется.

Две минуты назад он был обычным мальчишкой, мечтающим о новой приставке «Нинтендо», единственной проблемой которого были асимптоты и синусы. А теперь он вдруг почувствовал в себе тяжесть.

Тяжесть взрослой жизни.

Позже, когда они немного успокоились и отправились в городок за пиццей, Лотто сказал, что с той ночи, когда случился пожар, он все хотел сказать Гвенни, что будет заботиться о ней. В тот момент он чувствовал себя храбрым.

Лотто разрешил Чолли спать в его кровати до конца семестра. Он сам мог спать и на полу.

[В течение всей последующей жизни, и в старшей школе, и даже в колледже, Чолли часто брал у него деньги на всякие развлечения. Он всегда все возвращал, но Лотто был только рад поделиться. Чолли посещал все занятия, какие мог, оценки не получал, но выучил более чем достаточно. Люди не жаловались на него, но не потому, что заботились о его чувствах, а потому что любили Лотто. Честно говоря, Лотто был единственным человеком, который мог Чолли выносить.]

Главное, что Лотто усвоил в жизни, так это то, что мир – крайне ненадежное место. Люди исчезают из него с поразительной частотой, словно сама Вселенная наказывает их за плохое поведение.

И если в самом деле можно умереть вот так, за один миг, значит, жить надо на полную катушку!

На заре как раз занималась Эпоха Женщин.

Поездки в город, потные рубашки поло, ночные клубы и дорожки кокаина на поверхности декоративных кофейных столиков. Групповой секс в ванных комнатах. Все в порядке, чувак, не парься, домовладельцу все равно наплевать.

– Может, тебе стоит вернуться домой этим летом? – снова и снова предлагала ему Антуанетта.

– О, так теперь я стал нужен вам? – ехидничал Лотто, перед тем как отказаться.

Рандеву с дочерью домовладельца на поле для лакросса. Засосы. И снова Мейн, и уже сорокаоднолетняя кузина отдалась ему в дешевом мотеле. Соседская девчонка в гамаке, туристка, плавающая вокруг их парусника ночью. Сэму оставалось только закатывать глаза от зависти. Огромные деньги, выдаваемые на содержание, позволили Лотто купить себе «вольво». К сентябрю он вырос еще на три дюйма, и теперь его рост составлял шесть футов шесть дюймов. К слову, такой же, как у Отелло в одноименной пьесе. Его Дездемоной стала семнадцатилетняя девушка из города, гладенькая, как ребенок.

Весна, лето в Мейне, осень, первое место на «Голове Чарльза»[4]. День благодарения он провел в нью-йоркском доме Сэма, а на Рождество Салли повезла его и Рейчел в Монреаль.

– Без ма? – спросил Лотто, стараясь не показывать, как сильно уязвлен.

Салли покраснела.

– Она… стесняется того, как теперь выглядит, – мягко сказала она. – Она растолстела и превратилась в затворницу. Вообще не выходит из дома.

Лотто был одним из первых, кого приняли в колледж, а именно – в колледж Вассар. Он был так уверен в себе, что даже не подумал подать документы куда-нибудь еще. Этот колледж утирал нос всем остальным – прекрасный вариант для Лотто. Он отпраздновал свое зачисление в надувном бассейне с пятнадцатилетней сестрой Сэма, приехавшей на выходные.

Сэмюелю он об этом не сказал.

Правда, потом вспомнил, что тот тоже едет с ним в Вассар, и остро почувствовал себя идиотом. Сэма приняли повсюду, но он бы скорее умер, чем отказался от веселья в компании Лотто! На их церемонии присутствовали только тощая Салли и Рейчел. Мама снова не приехала. Чтобы хоть как-то разбавить печаль от этого факта, Лотто пытался представить свою мать русалкой, которой она была когда-то, а не огромной женщиной, проглотившей ту бедную русалку.

Когда он снова приехал в Мейн, уже сорокатрехлетняя кузина, увы, была в Швейцарии. Сестра Сэма щеголяла в оранжевом бикини, и возле нее, к счастью, крутился какой-то парень с шапкой кудрявых волос. Этим летом у Лотто была только одна девушка, какая-то язвительная балерина. Что она вытворяла своими ногами! Затем игры в крикет. Фейерверки. Вечеринки на пляже. Прогулки под парусом. А потом наступила последняя неделя лета, они сидели в ресторане вместе с родителями Сэма и ужинали лобстерами, а к столу был привязан очередной щенок лабрадора.