Судьбы и фурии - Лорен Грофф

– А тут комедия! – сказал тот.

Лотто рассмеялся, как и все остальные, но не потому, что его это задело и он надеялся это скрыть, а потому, что был искренне благодарен Дентону Трэшеру, ведь в тот день он распахнул перед ним двери театра.

Единственного места в этом мире, где Лотто мог бы жить.

ЕМУ ДОСТАЛАСЬ РОЛЬ ФАЛЬСТАФА в весенней постановке. Наверное, дело было в гриме, но тогда его собственное жалкое «я» каким-то образом полностью растворилось в его герое.

– Браво! – сказал Дентон Трэшер в другой раз, когда на одном из уроков Лотто прочитал монолог Отелло.

Лотто коротко улыбнулся в ответ на похвалу и вернулся на свое место.

На соревнованиях по гребле их команда побила университетскую – Лотто так старался грести в одном темпе с остальными, что его чуть не хватил удар.

Ему все еще было тоскливо, даже несмотря на то, что пришла весна, на деревьях треснули почки и на их ветви вернулись птицы. К тому же в апреле Салли позвонила ему и, всхлипывая, сообщила, что Лотто не может вернуться домой на летние каникулы.

– Все еще есть… угроза, – уклончиво пояснила она, и Лотто понял, что его старые друзья наверняка тусуются где-то неподалеку. Он представил себе, как Салли едет за рулем, случайно замечает их на шоссе и ее руки сами собой поворачивают руль в их сторону.

А ведь ему так хотелось подержать на руках сестренку. Она так быстро растет! Скоро и не вспомнит о Лотто. Еще хотелось попробовать еду Салли. Почувствовать запах материнских духов, послушать, как она слегка потусторонним голосом рассказывает ему о Моисее или Иове так, словно лично была знакома с ними обоими.

Лотто шепотом умолял Салли разрешить ему вернуться, уверяя, что и шагу не ступит за порог дома, и в конце концов она пообещала ему, что летом они приедут навестить его, а затем все вместе направятся в Бостон. Может, это и к лучшему. В воспоминаниях Лотто Флорида уже давно превратилась в один большой солнечный блик, проглотивший все его детство. И вот теперь он висел здесь на телефоне, без надежды, без друзей, всеми брошенный, доведенный до истерики от жалости к самому себе.

Окончательный план действий пришел ему в голову после того, как во время обеда все затеяли битву мятными пирожными. Когда стемнело, а цветы на ветках стали похожи на крылышки моли, Лотто вышел на улицу. Кабинет декана находился в здании школьной администрации. В кабинете стоял стол, а в столе был заветный ящик, внутри которого, Лотто знал, лежит пистолет.

Он представил, как утром декан откроет дверь и увидит повсюду жуткие брызги.

Как в ужасе отступит.

Как Салли и его мать тронутся от горя.

Отлично!

Лотто был бы совсем не против, чтобы они провели в слезах весь остаток жизни или вообще померли от горя! Единственное, что сдерживало его решимость, так это мысли о сестренке. Она ведь еще совсем крошка! Она и не поймет, что потеряла брата. И никогда не узнает, каково это – иметь брата.

Здание школьной администрации напоминало с улицы гигантскую темную глыбу – ни лучика света. Лотто подергал дверную ручку – дверь оказалась незапертой.

Удача была на его стороне.

[Или кто-то другой.]

Он не стал рисковать и включать свет, а принялся на ощупь пробираться вдоль стены. Вот доска объявлений, вот вешалка, снова доска объявлений, стена, дверь, угол.

Был ли конец у бескрайней черной пустоты этого гигантского холла? Он попытался вспомнить, как все это выглядит в дневном свете: двойная спираль лестницы на том конце, узкий мостик на втором этаже, по которому вечно снуют красивые белокожие мужчины. Антикварная лодка на стропилах. Днем окна в верхнем ряду смотрятся друг в дружку, заливая все светом.

Ночью вокруг были сплошные черные ямы.

Лотто закрыл глаза. Ну нет, он храбро пройдет этот путь до конца.

Он сделал один шаг, затем другой. Почувствовав под ногами ласковый шорох ковра и свободный трепет темноты за спиной, Лотто радостно прыгнул вперед, и его тут же что-то смачно ударило по лицу. Он рухнул на колени, царапнув ковер ногтями, и тут же получил еще один удар – по носу. Поднялся, но не успел ничего разглядеть, как вдруг последовал третий удар. Лотто упал навзничь, чувствуя, как что-то движется в темноте над ним. Он выбросил вверх руку и ухватился за какую-то ткань. А внутри нее… что это, дерево? Нет, не дерево, скорее пенопласт в металлическом футляре… или это пудинг с твердой коркой? Его рука скользнула ниже. А это что? Шнурки?

Ботинок?

Лотто почувствовал, как у него застучали зубы. Он на четвереньках отполз назад, словно со стороны слыша собственное жалобное поскуливание. Прополз вдоль стены, отчаянно пытаясь нащупать выключатель, а когда ему это наконец удалось и он зажег свет, увидел подвесную лодку, украшенную самой жуткой рождественской гирляндой, какую только можно себе представить.

Это был труп мальчика.

Его лицо посинело, язык вывалился, очки перекосились.

С носа победоносной «восьмерки» свисал бедный Желешка.

Он влез туда. Сделал петлю. Спрыгнул. Его рубашка до сих пор была в пятнах от мятных пирожных после сражения в столовой.

Из груди Лотто вырвался странный звук, а затем он подхватился и бросился наутек.

ПОСЛЕ ТОГО КАК СКОРАЯ И ПОЛИЦИЯ УЕХАЛИ, пришел декан и принес Лотто пончики и чашку какао. Его могучие брови ходили ходуном от мыслей о возможном судебном процессе, показательном самоубийстве ученика и неизбежной утечке в газеты. Декан отвел Лотто в кампус, но, когда фонари погасли, тот снова выбрался. Ну не мог он находиться сейчас рядом с остальными, с мальчиками, которые в эти самые минуты умудрялись спокойно спать и наслаждаться во сне сиськами и мечтами о будущей летней стажировке.

Когда колокола в часовне пробили три утра, Лотто опомнился и обнаружил себя сидящим на сцене в пустом актовом зале. Длинная череда сидений перед ним до сих пор хранила тепло человеческих тел. Он вынул самокрутку, ту самую, которую собирался выкурить, прежде чем сунуть дуло пистолета себе в рот. Теперь уже ничто не имело смысла. Внезапно справа раздался тихий свист, и Лотто обернулся. Дентон Трэшер, без очков, в поношенной клетчатой пижаме и с набором для бритья в руках, прошелся по сцене.

– Дентон?

Мужчина вгляделся в темноту, прижимая сумку к груди.

– Кто здесь? – спросил он.

– «Ответь мне: встань и покажись!»[3] – отозвался Лотто.

Дентон подпрыгнул.

– Ланселот! Ты меня ужасно напугал! – Он кашлянул и спросил: – Что это? Неужели я слышу богомерзкий запах травки?

Лотто молча протянул ему косяк.

– Что это вы здесь делаете… в пижаме?

– Это я хотел спросить, что ты здесь делаешь? – Он присел рядом и усмехнулся. – Или ты меня искал?

– Нет. Но вы же все равно пришли.

Когда курить было больше нечего, Дентон сказал:

– Пытаюсь экономить. Бреюсь в костюмерной. Боюсь, меня ждет бедная старость. Но это еще не самое страшное. По крайней мере, здесь нет клопов. И мне нравится слушать колокола.

Тут же, как по команде, колокола прогудели половину четвертого утра. Они засмеялись.

– Я сегодня видел, как парень покончил с собой, – сказал Лотто. – Повесился. Убил себя.

Дентон перестал улыбаться:

– О, бедный мальчик…

– Я и не знал его толком. Все звали его Желешка.

– Гарольд, – сказал Дентон. – Да. Я знал его. Я пытался поговорить с ним, но он был слишком подавлен. Вы, ребята, можете быть жестокими. Просто как дикари. Но не ты, Лотто. О тебе я так никогда не думал. Мне жаль, что именно тебе пришлось столкнуться со всем этим.

У Лотто в горле засел комок. Он попытался представить, как сам болтается в петле, и тут внезапно открывается дверь, и все заливает свет.

Лотто вдруг понял, что, даже если бы он поднялся по лестнице, влез в кабинет декана и достал из ящика тот тяжелый пистолет, что-то в нем все-таки воспротивилось бы в последний момент. Не так должна была закончиться его жизнь.

[Это правда. Тогда его время еще не настало.]

Дентон обнял Лотто и вытер его лицо краем своей пижамы так, что наружу показалась белая волосатая грудь. Лотто рыдал и раскачивался взад-вперед на краю сцены, чувствуя смесь запахов цветов гамамелиса, ополаскивателя для рта и пижамы, которую подолгу носили между стирками.

МАЛЫШ ЛАНСЕЛОТ плакал, уткнувшись лицом в его колени, и его плач медленно перерастал из обычного горя во что-то куда более серьезное. И это пугало Дентона.

На часах было четыре утра. Милый талантливый Ланселот! Дентон, конечно, отдавал должное его уникальности, но это было уже чересчур.

Да, возможно, его надломленный взгляд и внушает смутную надежду, но мальчику ведь от силы пятнадцать! Да и красота еще, вероятно, вернется к нему. Через десять лет он возмужает, его тело расцветет, и он обретет обаяние взрослого мужчины. Ведь даже сейчас, в таком юном возрасте он уже демонстрирует мастерство взрослого, настоящего актера. Но, увы, мир уже переполнен настоящими, взрослыми актерами!