Судьбы и фурии - Лорен Грофф

И знали вещи, о которых он и понятия не имел.

Жизнь Лотто наполнилась песком, пивом и наркотиками. Однажды он даже стащил у матери обезболивающие таблетки, чтобы поделиться ими с новыми друзьями. Днем его тоска по отцу приглушалась, но по ночам он все еще просыпался в слезах. На день рождения Лотто получил открытку с карманными деньгами на неделю, что было довольно глупо для пятнадцатилетнего.

Лето закончилось, и начался учебный год. Девятый класс оказался сущей легкотней для человека с его памятью. А после школы Лотто всегда приходил на пляж и торчал там до глубокой ночи.

«Дунь», – говорили ему друзья, и он дул. «Курни», – добавляли они, и он курил. Так он мог на время забыться. Из троих новых друзей Гвенни оказалась самой интересной. В ней тоже чувствовался какой-то надлом, хотя никто и не говорил ему, какой. Гвенни переходила шумную трассу, а в супермаркете засовывала в рюкзак банки со взбитыми сливками. Она казалась дикой, хотя близнецы жили на ранчо, у них было двое родителей и к тому же Гвенни посещала курсы по подготовке к поступлению в университет. Целых три курса. Ей нравился Майкл, а Майклу нравилось класть ладонь ей на колено, когда никто не видел. А Лотто по ночам мечтал сорвать с нее одежду и заставить содрогаться от удовольствия. Однажды вечером он взял ее холодную ладонь в свою. Гвенни позволила ему подержаться за нее секунду, прежде чем он сжал ее пальцы и отпустил. Иногда Лотто представлял себя, Гвенни и Майкла птицами, парящими в высоте, словно со стороны наблюдал, как они описывают круги, сменяя один другого. И только Чолли, стоящий в стороне, насмехался, глядя на эти круги и изредка пытаясь втиснуться между ними.

– Знаешь, не уверен, что до тебя у меня были настоящие друзья, – сказал Чолли однажды, обращаясь к Лотто.

Они были в пассаже, играли в видеоигры, трепались на всякие философские темы, Чолли возился с кассетами, которые достались ему в Армии Спасения, а Лотто – с учебником за девятый класс, который мог бы с легкостью пролистать и тут же процитировать, особо не вникая в текст. Он поднял голову и увидел отражение Пак-Мэна на блестящем от жира лбу и подбородке Чолли. Мальчик поправил очки указательным пальцем и отвернулся. Лотто почувствовал прилив нежности.

– Ты мне тоже нравишься, – сказал он и внезапно понял, что это чистая правда.

Чолли, толстый, одинокий, с этим своим невинным стремлением разбогатеть, вдруг напомнил ему отца.

Такая разгульная жизнь была возможна для Лотто только в октябре. Через несколько месяцев все изменилось. Теперь у них был лишь вечер субботы. Они торчали на пляже с самого утра. Чолли, Гвенни и Майкл спали на красном покрывале. Сгоревшие на солнце, пропитавшиеся океанской солью, с закисшими ртами.

Морские ежи, пеликаны и морские чертики таскали по пляжу золотых рыбок в фут длиной.

Лотто наблюдал за пейзажем до тех пор, пока картинка не начинала напоминать ему ту, которую он как-то раз видел в книжке: красное море с каменной дорожкой, врывающейся в него, точно закрученный язычок колибри. Он подобрал чью-то потерянную лопатку и принялся копать песок. Кожа на руках была тугой, словно покрытой резиновым клеем, – ожоги были сильными, но мышцам все равно было приятно. Как же это прекрасно – иметь сильное тело. Море шипело и рокотало. Понемногу остальные тоже проснулись. Гвенни поднялась и поправила впившиеся плавки купальника. Господи, он бы вылизал ее всю, с ног до головы. Она взглянула на то, чем занимается Лотто, и сразу все поняла. Крутая девчонка с пирсингом, тюремными наколками, сделанными с помощью ее же ручек и иголок, и глазами, обведенными размазавшейся подводкой. Она опустилась на колени и погрузила руки в песок по самые локти. Чолли и Майкл стащили лопаты из трейлера пляжных полицейских. Майкл встряхнул бутылку энергетика, которую стащил у матери, и они слизнули таблетки, а затем продолжили копать, мерно работая челюстями. На дворе стоял ранний октябрь. Мрак все больше окутывал четырех проблемных подростков. Толстая луна выкатилась на небо и опи́сала воду белым светом. Майкл собрал хворост, какие-то коряги и развел небольшой костер. О засыпанных песком бутербродах все забыли.

Их руки покрылись волдырями и стерлись до крови, но им было наплевать. Спираль возводимой ими фигуры закручивалась, им нужно было больше места. Они перевернули спасательский стул, закопали его и как следует засыпали песком. Потом по очереди принялись громко гадать, что же Лотто хотел выразить этой скульптурой: это наутилус, побег папоротника, галактика? Дальше их понесло: силы природы, совершенная красота, эфемерность? Они все гадали, а Лотто стеснялся сказать, что это «Время». Когда он проснулся с пересохшим горлом, в нем появился странный порыв превратить абстракцию времени во что-то ясное, воплотить в жизнь свое неожиданное озарение: время – это спираль!

Все их усилия и сама эта работа были совершенно бесполезны, но Лотто это нравилось.

Океан подбирался все ближе. Сначала он облизал их ноги, а затем подобрался к спирали и принялся вылизывать ее стену. Вода смыла песок, и белый стул спасателя проступил в скульптуре, точно скелет. В этот момент между всеми присутствующими как будто что-то сломалось, и мелкие частицы вихрем устремились в будущее.

[Впоследствии этот памятный день еще не раз отразится в их дальнейшей жизни.]

НА СЛЕДУЮЩУЮ НОЧЬ ВСЕ КОНЧИЛОСЬ.

После строительства спирали Чолли, великий и прекрасный, спрыгнул со спасательского стула. На секунду его силуэт промелькнул на фоне полной луны, затем он шмякнулся на землю, и раздался тошнотворный хруст. Майкл повез его в больницу, оставив Гвенни и Лотто на темном пляже, продуваемом холодными осенними ветрами. Гвенни взяла его за руку. Лотто весь покрылся мурашками. Это был тот самый момент. Кажется, сегодня он потеряет девственность.

Они отправились на вечеринку в заброшенном доме у болота. Гвенни сидела на руле его велосипеда. На вечеринке они пили пиво, смотрели, как более взрослая тусовка водит какие-то дикие хороводы вокруг гигантского костра, а потом Гвенни затащила Лотто в сам дом.

Маленькие свечки на подоконниках, матрасы, блестящие руки, ноги и ягодицы.

[Желание! Старая история, возрождающаяся в юных телах.]

Гвенни открыла окно, и они выбрались на крышу веранды. Лотто не мог понять, плачет Гвенни или нет. Под глазами у нее залегли пугающие темные круги. Она потянулась к нему, и он, вспомнив вдруг, что не целовался ни с кем с момента переезда на пляж, почувствовал, как знакомое, горячее и влажное удовольствие пронзило его до мозга костей.

Вечеринка внизу была очень громкой.

Гвенни толкнула его на спину, прямо на просмоленную, засыпанную песком бумагу. Он снизу вверх посмотрел на ее чуть светящееся лицо. Она задрала юбку и отодвинула трусики в районе промежности. А Лотто, который всегда был готов к этому, даже когда просто думал о девчонках, видел отпечатки лапок кулика, похожие на женские трусики, или галлоны молока, напоминающие о женской груди, в этот момент оказался не готов, так внезапно оно на него обрушилось. Но это было неважно. Гвенни приняла его, даже несмотря на то, что была совершенно сухой. Лотто зажмурился и почему-то вспомнил о манго, разламывающихся папайя и красочных тарелках фруктов, истекающих соком. Под конец он издал громкий стон, и все его тело захлестнуло сладостью.

Гвенни взглянула на него сверху вниз, и ее искусанные губы тронула улыбка. Она прикрыла глаза и отстранилась, но чем дальше она оказывалась, тем больше Лотто старался приблизиться – как будто пытался поймать нимфу в зарослях. Он вспомнил свои старые порножурналы и резко перевернул ее, поставив перед собой на колени. Она уперлась ладонями в землю и рассмеялась, обернувшись через плечо. Лотто закрыл глаза, резко вошел в нее, и она выгнула спину, как кошка. Он запутал пальцы в ее волосах, когда вдруг увидел, что окно комнаты, из которой они выбрались, облизывает огонь. Начался пожар, но Лотто все равно не смог остановиться. Просто не смог. Оставалось надеяться, что дом продержится до тех пор, пока он кончит. Боже, кажется, он был создан для этого. Все вокруг трещало и горело, Гвенни вздрагивала под ним. Через несколько секунд он излился в нее и тут же заорал, что им нужно бежать, бежать, бежать!

Не успев заправить рубашку в штаны, Лотто подбежал к краю крыши и спрыгнул в заросли саговых пальм. Гвенни последовала за ним, и в прыжке ее юбка вздулась, как тюльпан. Кое-как они выбрались из кустов. Член Лотто на ходу вывалился из штанов, и собравшиеся внизу пожарники зааплодировали, едко хихикая.

– Неплохо, Ромео, – сказал один из них.

– Ланселот, – шепотом поправил его Лотто.

– Тогда я – Дон Жуан, – с издевкой отозвался полицейский, защелкивая наручники сначала на его руках, а затем – на руках Гвенни.

Путешествие на машине оказалось коротким.

Гвенни на него не смотрела, но он и так знал, что они больше не увидятся. Его засунули в камеру с какой-то отвратительной штукой вместо туалета в углу. Лотто выковыривал из лавки щепки, чтобы использовать их в качестве оружия, если придется драться. Мигающая под потолком лампочка ближе к рассвету все-таки взорвалась, и в него брызнуло дождем осколков.