Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче говоря, это была община в полном смысле слова. Люди могли ссориться и мириться, одни строго соблюдали религиозные традиции, другие придерживались более либеральных взглядов. Но всё это не имело особого значения. На рынке все друг друга знали. И потому госпожа Фридман наверняка поприветствовала страстно преданную идеям сионизма госпожу Рифку Цитрон во время общих попыток выудить хоть что-то из скудных остатков картошки – ведь картофельный сезон уже, считай, прошел. Цитроны были небогатой, но очень большой семьей. Некоторым из детей уже перевалило за 30, а другие еще и до 20 не доросли. Элегантный Арон и ослепительная Гелена вполне могли сойти за голливудских звезд – а слышали бы вы, как они поют! Сестра Гелены Ружинка недавно вернулась из Палестины с дочкой Авивой. Хоть ты еврей, хоть не еврей, но, глядя на семенящую за теткой четырехлетнюю Авиву, ты не смог бы сдержать улыбки. Копна белокурых кудряшек. Да и кожа у Авивы была куда белее, чем даже у большинства арийцев.
– Гитлер не знал бы, как тут быть, – смеялась мать Эдиты.
– Без шиксы в этом костре не обошлось, – подшучивали евреи.
Госпожа Фридман улыбнулась Гелене, которая обладала несомненным артистическим талантом и нередко играла в ежегодных школьных спектаклях вместе с Марги Беккер, Эдитой и Леей – в те времена, когда еще не приняли изменивший всё «Еврейский кодекс».
Когда они переходили площадь, юные гардисты вовсю глазели на них и ничего не могли с собой поделать. Круглощекая, с густыми темными волосами, Гелена, девушка в самом расцвете, внешне была абсолютной противоположностью племяннице Авиве. Сердца юношей испытывали муки даже без всякого флирта с ее стороны. Достаточно одного ее вида. А другая местная красавица, Адела Гросс, – если ей нравился парень, – лишь застенчиво улыбалась, потупив взор.
Где-то по пути между тележкой булочника и лавкой кошерного мясника Эдита могла встретить и бывшую одноклассницу Жéну Габер в компании с Марги Беккер. Поболтать со старой приятельницей всегда приятно, но беседа девушек прервалась, когда они заметили, что на стенах клеят какие-то объявления, а к помосту для оркестра приближается глашатай. Воздух заполнили удары его барабана, и гвалт еврейского рынка тут же стих. Замолкли даже торговавшиеся между собой продавцы и покупатели. Может, им, наконец, разъяснят новость, подсунутую втихомолку под покровом снежной бури? Теперь народу собралось более чем достаточно, и глашатай провозгласил свежую прокламацию, которую теперь прочно – дабы не сорвал ледяной ветер – приклеили на стены и где все было расписано черным по белому. Ну а для неграмотных глашатай прочел ее вслух. Дважды.
Восклицания и крики потрясенных людей перешли в сплошной вой. Те, кто раньше не верил слухам, бросились домой, а голос глашатая тем временем настойчиво лез в уши собравшихся, проникая сквозь шапки и платки: повторно и со всей определенностью сообщалось, что 20 марта все незамужние женщины в возрасте от 16 до 36 обязаны явиться в здание школы для регистрации и медосмотра, а после этого – отправиться на трехмесячные работы.
До указанного срока оставалось меньше двух недель[9].
Рынок всколыхнулся. Заговорили одновременно все – и раввин, и священник, и табачник, и фермеры, и покупатели, и девушки, – бросились задавать вопросы глашатаю, охранникам, полицейским, друг другу.
– Что за работа? А если за эти две недели выйти замуж? А куда повезут? Как одеться? Что взять с собой?
Какофония голосов состояла из путаных домыслов с примесью волнения и гнева. Новое указание никак не касалось ни домашних животных, ни ювелирных украшений, ни посещения магазинов или иных мест. Оно было неясным. Зачем правительству понадобились их дочери? Лея приобняла Эдиту. Марги Беккер подняла взгляд на Жéну Габер и пожала плечами. А что тут еще можно сделать? Гелена Цитрон оставила игры с Авивой и переглянулась со старшей замужней сестрой Ружинкой. Адела и Дебора Гросс сжали друг другу руки.
Из городков на востоке Словакии Прешов – самый крупный и богатый, и находится он всего в семидесяти километрах к западу от того места, где сестры Фридман и их подруги стояли, ошарашенные известием, которое переломит всю их молодость. Еще с начала XVII века в Прешове была крупнейшая в этих местах еврейская община, и там, неподалеку от центра города, располагалась Большая синагога. Это здание внешне выглядело обманчиво простым, но по размеру оно ничуть не уступало городскому готическому собору – окруженной белыми пихтами и темными пиниями церкви Святого Микулаша. Шпили церкви протыкали небо над городской площадью, а рядом с собором бил фонтан, установленный в честь того дня, когда евреев – сто с лишним лет назад к тому времени – пустили в Прешов. Фонтан подарил городу Маркус Холландер, первый еврей, которому позволили жить внутри городских стен, и с тех пор фонтан был главным местом встреч, где еврейская и нееврейская молодежь назначала свидания. А теперь – запрещено. Шестнадцатилетняя Магда Амстер любила тут посиживать, под звук бьющих струй предаваясь мечтаниям в ожидании своей лучшей подруги Сары Шпиры. Но теперь и этот парк, и даже центр города закрыты для евреев, а лучшая подруга уехала в Палестину[10].
Магда Амстер в Прешове, прим. 1940 г. Фото предоставлено семьей Беньямина Гринмана.
Сегодня главная улица в Прешове – по-прежнему основная артерия, вливающаяся в центральную городскую площадь, она завершается оживленным перекрестком с четырехполосным движением и сложной комбинацией светофоров. В сороковые годы именно на этом углу располагался городской рынок, и запряженные в сани или телеги лошади рысью бежали мимо евреев и неевреев, спеша доставить товар торговцам. Именно на этот перекресток указывает дочь Марты Ф. в попытках найти хоть какие-то следы прошлого. Вместо дома, где жила ее мать со всем своим немалым семейством, мы сейчас видим пешеходный переход. На выцветшей черно-белой фотографии, где ей лет примерно 13 или 14, она стоит на снегу, глядя в сторону узенького переулка. Этот переулок поразительно похож на сегодняшнюю Окружную улицу, которая ведет в исторический еврейский центр Прешова. Одетая в лучший свой наряд для Шаббата, Марта застенчиво улыбается в объектив – вероятнее всего, направляется в синагогу.
В наши дни прогулка по улочкам бывшего еврейского квартала удручает. Обшарпанная стена с граффити на словацком, а на ней – четыре ряда колючки, натянутой между ржавыми стойками. За этим забором виднеются ветхие строения с облупившейся краской и залатанными проволокой окнами. Почти невозможно вообразить, что раньше здесь были три синагоги, школа, детская площадка, лавка кошерного мясника и баня. Бродя там вместе с дочерями Марты Ф. и Иды Эйгерман, мы обнаруживаем домик смотрителя синагоги и стучим в дверь. Нам открывает плотный
