Евгений Иванович Якушкин (1826—1905) - Любовь Моисеевна Равич

привел конвойный очистить снег на дворе казенного дома, в котором я жил. Снега, конечно, ои не чистил, а все утро провел со мной. Помню, что на меня страшно грустное впечатление произвел вид вошедшего в комнату Достоевского в арестантском платье, в оковах, с исхудалым лицом, носившим следы сильной болезни. Есть известные положения, в которых люди сходятся тотчас же. Через несколько минут мы говорили, как старые знакомые. Говорили о том, что делается в России, о текущей русской литературе. Он расспрашивал о некоторых вновь появившихся писателях, говорил о своем тяжелом положении в арестантских ротах. Тут же написал он письмо к брату, которое я и доставил по возвращении моем в Петербург… В письмах своих Достоевский говорит о какой-то услуге. Что я предлагал ему денег, я помню, но у меня их было так мало у самого, что я мог предложить самую пустую сумму, да я и не помню, взял ли он у меня денег или нет. Во всяком случае, считать это услугой невозможно. Доставление письма брату — тоже не бог знает какая услуга. При прощании со мной он говорил, что он ожил. Может быть, это и была главная моя услуга. Мое сердечное, теплое к нему участие, чувство уважения к нему, которое высказывалось в моих словах, мои молодые надежды на лучшее будущее, вероятно, его успокоили на время и оказали, может быть, действительную услугу. Мы расстались более чем знакомыми, почти друзьями».{44}

В конце 40-х — начале 50-х гг. складывается дружеский круг Евгения Ивановича. Сам он в эти годы входит в известный кружок Кетчера — Пикулина, отмеченный культом Герцена. Там он бывает со своим ближайшим другом и однокашником А. Н. Афанасьевым. Среди близких друзей Евгения и другие молодые москвичи-«герценовцы» — Виктор Иванович Касаткин (впоследствии политический эмигрант и сотрудник Герцена), Михаил Петрович Полуденский (брат приятеля Герцена А. П. Полуденского), Николай Михайлович Щепкин, сын великого русского актера, прогрессивный издатель и владелец книжного магазина, Петр Александрович Ефремов, впоследствии известный литературовед, редактор целого ряда изданий русских классиков, корреспондент вольной русской печати. Любопытно отметить, что все эти молодые люди были страстными библиофилами, собравшими на свои небольшие средства (состоятельными были только Полуденские) превосходные библиотеки. К этому обстоятельству мы еще вернемся.

Евгений и Елена Якушкины жили в то время в доме Абакумова на 3-й Мещанской (впоследствии дом № 51). Их квартира была местом притяжения как членов никулинского кружка, так и сочувствовавшей им прогрессивно настроенной молодежи. Кроме москвичей, там частенько гостили петербуржцы, в частности близкий друг Евгения Виктор Павлович Гаевский, привлекавшийся в начале 60-х гг. к суду по «процессу 32-х», личность тоже весьма примечательная. Он, так же как и Евгений Иванович, был корреспондентом герценовских изданий. Посетители квартиры Якушкина имели шутливое прозвище — «филипповцы» (дом был расположен в приходе церкви Филиппа митрополита). Полицейские шпионы, следившие за возвратившимся из ссылки декабристом Якушкиным, усмотрели в посетителях Евгения участников нового политического заговора и довели это до сведения правительства.{45}

Евгений Иванович Якушкпн.

Фотография. Середина 1850-х гг. Публикуется впервые.

В квартире была устроена очень активно действовавшая литография, изготовлявшая преимущественно портреты декабристов, которые по небольшой цене продавались желающим и бесплатно раздавались вернувшимся из ссылки декабристам. В работе литографии принимала участие и Елена Густавовна. Надо сказать, что она очень волновалась, ожидая приезда свекра из Сибири, боялась ему не понравиться, не угодить, по ее опасения были напрасны. Иван Дмитриевич полюбил ее заочно, состоял с ней в переписке, уважал ее, даже несколько удивлялся широте ее интересов. «Ты говоришь, — писал он невестке в 1849 г., — что в настоящее время читаешь «Французскую революцию» Тьера, — я уверен, что этот труд в общем доставил тебе удовольствие, по немного наскучил некоторыми подробностями военных операций».{46} В те времена, когда старый Якушкин был молодым, дамы не читали подобных книг. За эти годы в России подросло новое поколение женщин, среди которых было немало передовых.

Ивану Дмитриевичу, так же как и другим старикам-декабристам, было запрещено проживать в Москве, но на некоторое время он остановился у сына. Постоянно бывали у него и другие декабристы, которым Евгений и его друзья помогли завести новые обширные знакомства и вообще войти в круг неизвестного им общества. В свою очередь старые герои произвели огромное впечатление на людей круга Евгения, поразив их своей бодростью, энергией, неувядающей молодостью, верностью прежним идеалам. «Видал возвратившихся из ссылки декабристов, — записывает в дневнике А. Н. Афанасьев, — и удивлен, что люди, так много и долго пострадавши, могли так сохранить своп силы и свежесть чувства и мысли».{47} Между тем здоровье декабристов было уже сильно подорвано пережитыми лишениями, а Иван Дмитриевич был опасно болен — цинга, ревматизм, болезнь сердца — все это требовало серьезного лечения. Однако все просьбы были тщетны — больного старика выдворили из Москвы. Евгений писал по этому поводу И. И. Пущину: «III отделение сделало все, чтобы раздражить меня против правительства».{48} Приют Ивану Дмитриевичу дал его бывший товарищ по Семеновскому полку И. И. Толстой. В его имение Новинки Евгений и привез больного отца. Ф. Н. Глинка откликнулся на это событие стихами. Вспомним, — писал он, — Новинки,

Где у семьи благословенной,

Для дружбы и родства бесценной

Умом и доблестью сиял

И к новой жизни расцветал

Якушкин наш в объятьях сына.

Когда прошла тоски година

И луч надежды обещал

Достойным им — иную долю…{49}

Но несмотря на нежные попечения семьи Толстых, Ивану Дмитриевичу становилось все хуже. Имение было расположено в сырой местности, да и квалифицированной медицинской помощи не было, и вот в июне 1857 г. Евгений, несмотря на запрещение, привозит отца в Москву. Но было уже поздно. 11 августа 1857 г. старый декабрист скончался. На его похоронах были некоторые из вернувшихся декабристов и члены их семей и, конечно, весь