Евгений Иванович Якушкин (1826—1905) - Любовь Моисеевна Равич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Е. И. Якушкин, через руки которого прошло все выкупное дело в губернии, постарался провести его с наибольшей выгодой для крестьян. Ярославские крестьяне шли к нему как к своему защитнику и покровителю. Его популярность и авторитет были таковы, что мужики, обычно относившиеся со справедливым недоверием к чиновникам, приходили к нему за советом в самых сложных случаях. Сын его, Вячеслав Евгеньевич, в биографии отца, написанной для знаменитого словаря Венгерова, но оставшейся неопубликованной, специально подчеркивает это обстоятельство. «Крестьяне шли к нему постоянно со всех сторон за указаниями и советами по своим нуждам».{67} Об одном таком случае рассказал сам Евгений Иванович, и это свидетельство человека, не склонного рассказывать о себе, особенно драгоценно.
«Можно положительно сказать, что идеал ярославских крестьян составляет не личная собственность, а так называемый здесь черный передел, по которому вся земля, кому бы опа ни принадлежала, должна делиться между всеми по числу душ, — писал Якушкин. — Слух о близости такого черного передела распространился несколько лет тому назад с такой силой, что крестьяне, жадные здесь, как и везде, до земли, остановились покупкою дешево продававшихся тогда занадельных участков, и мне стоило большого труда убедить крестьян, приходивших ко мне за советом, что они могут без всяких опасений покупать землю и что черного передела не будет».{68} Близость важного чиновника с мужиками казалась подозрительной блюстителям порядка. В одном из доносов на пего было даже сказано, что он старается «возмутить крестьян».{69} Это, конечно, вряд ли могло иметь место — служебное положение Якушкина обязывало его к осторожности, но это очень показательно для репутации «возмутителя спокойствия». Героические усилия Якушкина, пытавшегося облегчить положение крестьян, часто оборачивались для него горечью разочарования. Хотя он сделал очень много, но в конце концов он был только одиночкой, стоявшим лицом к лицу с огромной и беспощадной бюрократической машиной, противопоставить которой он мог только свою энергию и личное благородство. Вот поэтому в его письмах к друзьям прорываются потки отчаяния. «Жить стало так тяжело, — пишет он Ефремову в феврале 1862 г., — что в каторге было бы, право, легче. С тех пор, как я с Вами виделся, у меня исчезли последние надежды на то, чтобы крестьянское дело могло окончиться хорошо для крестьян. Мировые учреждения принимают характер полицейский в самом скверном его смысле. Дворянство толкует по-прежнему про земский собор, не желая, впрочем, ничего, кроме своих собственных выгод. Народ выказывает в некоторых случаях упорство — и только. Между тем народ этот терпит во многих отношениях больше прежнего. И откуда и какого ждать выхода? Конечно, не от дворянства. Дворянские либералы мне совершенно опротивели с тех пор, как я познакомился с ними короче… Злость берет на этих господ, потому что за либеральными фразами скрывается такая мерзость, что остается только на них плюнуть. В их руках еще, может быть, будет власть, Вы увидите тогда, что они будут делать… Странная, как видите, история освобождения крестьян. В ней есть все, кроме освобождения».{70}
Такую же пессимистическую оценку «великой реформы» давали и близкие друзья Евгения Ивановича. «Крестьянское дело и у пас, как и везде, расшевелило и взбудоражило тинное болото помещичества, — писал ему А. Н. Афанасьев, — и присматриваясь кругом, прислушиваясь к мнениям, я вижу, что вопрос только подступил к решению, а вовсе еще не решен манифестом и положением. Пакостей будет бездна, и уже начало их для всех очевидно. Москва переполнилась жалобами дворовых на помещиков, очень естественный плод нелепой статьи, отдавшей еще на два года дворовых в зависимость от бар, которые озлоблены и готовые на всякую штуку: только было бы на ком сорвать!».{71} Он сообщает другу и о волнениях крестьян в различных губерниях России. «Крестьянское дело идет везде не совсем утешительным порядком, — читаем мы в другом письме. — В имениях г-на Станкевича крестьяне, несмотря на розги, отказались отправлять барщину, и к ним применена экзекуция, т. е. крестьяне преданы разграблению: форма наказания, сильно отзывающаяся татарщиной».{72}
Якушкин был хорошо осведомлен о ходе «освобождения» в других губерниях, и это тоже не прибавляло оптимизма. Еще раньше, в мае 1861 г., он получил письмо от М. Е. Салтыкова-Щедрина из Твери, в котором было сказано: «Крестьянское дело в Тверской губернии идет довольно плохо. Губернское присутствие, очевидно, впадает в сферу полиции, и в нем только и речи, что об экзекуциях. Покуда я ездил в Ярославль, уже сделано два распоряжения о вызове войск для экзекуций. Крестьяне не хотят и слышать о барщине и смешанной повинности, а помещики, вместо того чтобы уступить духу времени, только и вопиют о том, чтобы барщина выполнялась с помощью штыков».{73}
Остановимся и подумаем — кто это пишет? Кому? Это пишет тверской вице-губернатор председателю ярославской палаты государственных имуществ, а последний делится своими впечатлениями с доверенным чиновником страшного Муравьева. Все трое — люди, высоко стоящие на служебной лестнице, и все они — враги существующего порядка. Каждый из них старался использовать свое служебное положение для добрых дел, на пользу народа, благо которого они ставили превыше всего. Ведь даже такой прозорливый, умнейший, скептически настроенный человек, как Салтыков-Щедрин, пошел служить для того, чтобы «не давать в обиду мужика». Б. П. Козьмин считает, что смысл этой теории молодого Щедрина «сводился к признанию возможности, отбывая чиновничью службу, работать не на поддержку существующего политического порядка, а против него, разлагая его изнутри».{74}Это как нельзя более подходит и для характеристики служебной деятельности Якушкина. Щедрин в эти годы писал, что «настоящее дело не в кружке, а вне его и именно в той темной области, в которой живут и действуют Сквозники-Дмухановские».
Не следует забывать и о том, что последователи Герцена в конце 50-х — начале 60-х гг. еще верили в возможность принести пользу пароду своей служебной деятельностью. Так, в эти годы Н. П. Огарев указывал, что одно из эффективных средств — это «личное влияние
