Евгений Иванович Якушкин (1826—1905) - Любовь Моисеевна Равич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Якушкину, и Щедрину вскоре стало ясно, что эффективность их действий чрезвычайно ограничена. Второй, прослужив примерно 10 лет (срок все же не столь уж малый), вышел в отставку; первый продолжал служить. Правда, у него, собственно, и не было выбора. Он был беден, обременен семьей и всецело зависел от службы. Но не таков был Якушкин, чтобы продолжать служить только из-за денег. Выйти в отставку — значило капитулировать. И он продолжал службу, не уступая ни одной из завоеванных позиций, не давая себя запугать и превратить в послушное орудие власти. Был, однако, момент, когда Евгений Иванович в полном отчаянии от чувства собственного бессилия хотел бросить все, уйти в отставку и вернуться в Москву. Об этом мы узнаем из письма к нему Л. Н. Афанасьева от 20 мая 1861 г. «Хорошо было б, если бы ты перебрался в Москву. пишет он другу. — а пока не советую тебе думать об отставке. Я понимаю, что некоторые уступки крайне тяжелы, но если ради одной ничем неотвратимой уступки высшей власти можно совершить десятки гуманных дел, которые без тебя никак бы не сделались, то я бы пошел на уступку: таково паше время, что надо быть чисту аки голубю и хитру аки змию».{76}
Много лет спустя Евгений Иванович в письме к Ефремову вспоминал эти годы как очень тяжелые, когда его служебное положение висело на волоске, а на руках была семья, и призывал учиться мужеству у Пушкина.{77}
Выстоять и сохранить веру в свои силы помогла Евгению Ивановичу и его жена Елена Густавовна. Она была настоящим другом, поддерживавшим его в тяжелые минуты. В условиях провинциальной жизни, да еще при замкнутости Якушкина и нежелании общаться с местными чиновниками, это имело огромное значение. Сыновья Евгения Ивановича также выросли его единомышленниками. Атмосфера якушкинской семьи была стойким противовесом темному царству провинциальной жизни, наполненной, по выражению Писарева, всеми «миловидными продуктами и остатками крепостного права».
Итак, Якушкин продолжал служить и остался на всю жизнь в Ярославле. Письма Евгения Ивановича к друзьям свидетельствуют о том, что в начале 60-х гг. он надеялся на более кардинальные перемены (эти ожидания также разделялись многими в России). Вспомним хотя бы приведенное выше письмо его к Ефремову, в котором он сетует на то, что народ выказывает только упорство, не больше. Без сомнения, он ждал иного, тем более видя, что народ «терпит во многих отношениях больше прежнего». Да, он мечтал об ином… Но убедившись, что до революции далеко, он решил работать и приносить посильную пользу этому народу, который еще не умеет постоять за свои интересы. Конечно, он идеализировал общину и «коммунистические инстинкты» русского мужика, но это уже общая трагедия демократов 60-х и народников 70-х гг.
Б. П. Козьмин, опубликовавший в свое время письмо В. И. Касаткина к Якушкину, в котором тот рекомендовал ему едущего в Ярославль А. А. Слепцова, высказал предположение, что «Е. И. Якушкин отнесся сочувственно к миссии Слепцова и согласился примкнуть к «Земле и воле»». Письмо это действительно очень любопытно. «С Новым годом и новыми надеждами, Евгений Иванович, — пишет Касаткин. — Вручитель моего и прилагаемого письма А. Н. Афанасьева — один из самых горячих участников образовавшегося в Петербурге общества для распространения нужных народу книг и учебных пособий. Общество состоит в тесной связи с журналом «Народная беседа». Имя вручителя писем — Александр Александрович Слепцов. Он едет в Ярославль и Нижний Новгород со специальной целью найти нужных обществу комиссионеров и агентов. О подробностях, цели и пр. он расскажет Вам лично. Зная, что Вы принимаете горячее участие в деле народного образования, указал ему на Вас как на человека, могущего сообщить ему нужные сведения и указания относительно их дела в Ярославской губернии. После Вашего отъезда разрыв прежнего московского кружка стал еще глубже. Теперь уже не может быть и мысли о каких бы то ни было компромиссах с партией Чичерина и К°».{78} Далее в письме сообщается об отправке на каторгу М. Л. Михайлова, о предательстве Вс. Костомарова. Тон письма — весьма доверительный и дружеский. Общество для издания книг для народа, о котором здесь идет речь, было организовано группой землевольцев во главе с А. Д. Путятой, А. А. Слепцовым и И. А. Серно-Соловьевичем. Конечно, их доверие к Якушкину говорит о том, что его считали в какой-то мере единомышленником, но примкнул ли он в самом деле к «Земле и воле» — об этом, не имея в своем распоряжении никаких документальных данных, кроме этого письма, судить, как нам представляется, преждевременно. Предположение Б. П. Козьмина, высказанное более сорока лет тому назад и с тех пор не подкрепленное никакими доказательствами, в настоящее время в связи с усилением интереса к Е. И. Якушкину уже преподносится как доказанный факт. Так, в работе Е. И. Матхановой мы читаем, что Якушкин был «участником организации «Земля и воля».{79} Если подобное вольное обращение с фактами еще терпимо в популярных статейках, авторы которых более всего озабочены поисками сенсаций, то в серьезном научном исследовании оно выглядит по меньшей мере неуместным. Вопрос этот достаточно серьезен и требует дополнительных разысканий. Впрочем, мы почти уверены, что поиски эти ничего не дадут. Никаких следов, никаких упоминаний о том, что Евгений Иванович вступил в первую «Землю и волю», нам ни разу не встречалось ни в печатных, ни в рукописных источниках. Но дело, конечно, не только в принадлежности к какой бы то ни было революционной организации, а и во всей совокупности деятельности данного человека. Что делал (или что мог делать) Якушкин в качестве члена «Земли и воли», живя в Ярославле да еще будучи на виду как крупный чиновник? Вряд ли он, трезвый и умный человек, рискнул бы в своем положении проводить, скажем, агитацию среди крестьян или печатать прокламации. Его вклад в освободительную борьбу выразился в ином, лежал на других путях, может быть и не столбовых, недооценивать которые мы сегодня уже не вправе.
Содержание нелегальной деятельности Якушкина определяется двумя словами: преемственность идей. Это то самое дело, за которое сражался Герцен. Силуэты пяти казненных декабристов на обложках герценовской «Полярной звезды», выходившей в 60-х гг., — вот символ этого дела. «Он оставил неизгладимый след в истории русского общественного движения собранием и обнародованием обширных и важных материалов о декабристах, — сказано было в одном из некрологов Якушкину. — Не будет преувеличения, если мы скажем, что в этом отношении для закрепления
