Письма Плиния Младшего. Панегирик Траяну. - Гай Плиний Младший

(76) Сколько ценного, достойного древности и консула в том, что сенат, следуя твоему примеру, заседал целых три дня подряд, хотя ты еще не исполнил никаких других обязанностей, кроме консульских. Каждый спрашивал, о чем хотел, каждый мог в полной безопасности разойтись с общим мнением, уйти, принести на пользу государству все свои мнения. У всех нас спрашивали мнение, голоса всех перечисляли, и побеждало мнение не то, которое было высказано первым, а лучшее. А прежде разве осмеливался кто-нибудь говорить или даже раскрыть рот, кроме тех несчастных, которых опрашивали первыми? Остальные, устремив взоры вниз, парализованные страхом, сидели молча. С каким душевным страданием и даже с содраганием тела переносили они эту тягостную необходимость давать на все свое согласие, сидя и не раскрывая рта! Мнение свое подавал только один, к нему должны были присоединяться все остальные, но все могли не одобрять этого мнения, и прежде всего тот, кто сам его предложил. Ничто не вызывает у всех такого протеста, как именно то, что преподносится им, точно принятое всеми. Может быть император в сенате притворно выражал уважение консульскому достоинству, но зато, выйдя из сената, сейчас же превращался опять в государя и обычно отказывался от консульских обязанностей, пренебрежительно и даже презрительно относился к ним.

Этот же наш государь так исполняет консульские обязанности, как если бы только и был консулом, и считает ниже своего достоинства только то, что ниже достоинства консула. Прежде всего, когда он выступает из дома, его никогда не задерживают никакие условия этикета; не бывает никакой суеты среди выступающих перед ним людей. Единственно, что его задерживает при выходе из дома, это наблюдение за птицами и исполнение предуказаний богов. Никого перед ним не расталкивают, никого не разгоняют. Всем путникам предоставляется спокойно двигаться вперед, ликторы призываются к действию весьма редко, наоборот, часто консула и принцепса задерживала своим движением толпа. А почет, который оказывается ему самому, так скромен, так сдержан, что кажется, что под видом доброго государя выступает какой-нибудь древний великий консул. Путь его чаще всего лежит на форум, но иногда и на Марсово поле.

(77) Ведь на консульских комициях он часто присутствует лично. Такое же удовольствие доставляет ему присутствовать при сложении консулами должности, как и при ее получении. Стоят кандидаты у курульного кресла, как он и сам когда-то стоял перед креслом консула; к присяге они приводятся в тех же словах и выражениях, в каких не так давно присягал и сам принцепс. Ведь он сам придает такое большое значение клятве, что и от других ее требует в точности. Остальная часть дня посвящается трибуналу. И там тоже как строго соблюдается справедливость, как соблюдаются законы! Если к нему обращались как к государю, он говорил, что он консул. Он не сократил ни прав, ни авторитета никаких должностных лиц, наоборот, увеличил их. Если он посылает много дел к преторам, называя их при этом своими коллегами, то делает это не потому, что это популярно и приятно для слуха граждан, но потому, что сам так чувствует. Он придает столько достоинства этой должности, что не видит больше почета в том, что кто-нибудь назван коллегой принцепса, чем в том, что он сам претор. При этом он так усидчиво работает на трибунале, что кажется, что он отдыхает на этой работе. Кто из нас вкладывает в свою работу столько забот, столько усердия, кто так соответствует занимаемой должности, кто ее так хорошо исполняет? И, конечно, справедливо, чтобы тот, кто сам признает консулов, стоял несколько выше всех консулов. Ведь недостоин был бы своей судьбы тот, кто, имея возможность раздавать должности другим, сам не смог бы их исполнять. Тот, кто назначает консулов, пусть учит тех, кто принимает от него эту должность, и убедит их в том, что он сам хорошо сознает, какое значение имеет та должность, которую он им поручает. Отсюда получится то, что и они будут сознавать значение получаемой от него должности.

(78) Тем более справедливо сенат просил и настаивал, чтобы ты принял консульство в четвертый раз. Своим послушанием докажи, что это был голос власти, а не лести, потому что ни в каком другом деле ни сенат не может потребовать от тебя столько повиновения, ни ты не должен оказывать его в такой степени сенату. Как жизнь других людей, так и жизнь государей, даже тех, которые считают себя богами, коротка и непрочна. Поэтому всякий достойный человек должен стараться и стремиться к тому, чтобы и после своей смерти приносить пользу своему государству памятью о своей умеренности и справедливости; а больше всего таких примеров может показать именно консул. Ведь, конечно, твое намерение состоит в том, чтобы восстановить и вернуть свободу. Но какой же почет ты должен ценить выше, каким должен пользоваться титулом, как не тем, который был создан первым после завоевания свободы. Нет никакого ущерба для гражданского достоинства в том, чтобы быть одновременно и консулом, и государем, а не только одним консулом. У тебя есть еще основание для этого в скромности твоих коллег; я так выражаюсь, потому что ты и сам так говоришь и хочешь, чтобы и мы так говорили. При их скромности им будет тягостно вспоминать о том, что они стали консулами в третий раз, если при этом они не будут видеть тебя консулом еще больше раз, чем они. Да и не может простым людям не казаться чрезмерным то, что подходит только для государя. Удовлетвори, цезарь, наши просьбы и, поскольку ты обычно предстательствуешь за нас перед богами, исполни наши молитвы в той мере, в какой сам можешь это сделать.

(79) С тебя, может быть, и достаточно трех консульств, но нам этого мало. Твое третье консульство произвело на нас такое впечатление и так нас настроило, что мы хотим иметь тебя консулом еще и еще раз. Мы бы меньше стремились к этому, если бы не знали заранее, каким оно будет. Нам было бы легче отказаться от первого испытания твоих качеств, нежели теперь, когда мы уже узнали их на опыте. Будет ли нам дано снова увидеть такого консула? Будет ли он так выслушивать наши просьбы и так быстро давать на них ответы, будет ли доставлять нам столько радости, сколько сам их испытывает? Возглавит ли он наше общее ликование, которому сам окажется и зачинщиком, и причиной; будет ли пытаться сдерживать, как обычно, наши изъявления чувств, хотя не сможет? Борьба сената со скромностью государя, какая бы сторона ни победила, представляет для нас зрелище радостное и знаменательное. Но я предвижу какую-то новую радость, еще больше той, которую мы испытали недавно. Найдется ли такой неразумный человек, чтобы не надеяться на то, что консулы бывают тем лучше, чем чаще их избирают. Всякий другой дает себе после трудов, если только не предается непрерывной праздности и наслаждениям, отдых и покой, ты же, освободившись от обязанностей консула, принимаешь на себя заботы государя и притом так высоко ценишь умеренность, что в качестве государя не присваиваешь себе обязанностей консула, а будучи консулом не претендуешь на права государя. Мы видим, как такой правитель идет навстречу пожеланиям провинций, как отзывается на просьбы даже отдельных государств. Не представляет никакой трудности добиться у него аудиенции, ответ его никогда не заставляет себя ждать; люди сейчас же к нему допускаются, и он их незамедлительно отпускает. Наконец-то пришло такое время, когда двери государя не осаждаются толпою отвергнутых посетителей.

(80) А что сказать о той мягкости и вместе строгости, о том мудром снисхождении, которые видны во всех твоих судебных разбирательствах? Ты заседаешь в суде не для обогащения своей казны, и нет для тебя другой награды за произнесение приговора, как собственное сознание, что ты правильно рассудил дело. И тяжущиеся стороны стоят перед твоим трибуналом, беспокоясь не столько о своем имуществе, сколько о том, какое ты вынесешь о них мнение, и не так боясь твоего приговора, как твоей оценки их нравственности. Поистине почетным долгом государя и даже консула является примирять враждующие между собой государства и усмирять возгордившиеся народы не столько силой власти, сколько доводами разума, препятствовать несправедливости должностных лиц, задерживать исполнение того, чему не следует совершаться; им подобает, наконец, с быстротой небесного светила все самим осматривать, ко всему прислушиваться и куда бы ни позвали — тотчас же, подобно какому-нибудь божеству, являться лично и оказывать помощь. Мне думается, что именно так разрешает все дела своей божественной волей сам отец мира, когда обращает взоры свои на землю и удостаивает судьбы людей считать наравне с небесными делами. Теперь же, избавленный от этих забот, на свободе он заботится только о небесном, после того как поставил тебя исполнять свои обязанности по отношению к человеческому роду. И ты исполняешь этот долг и удовлетворяешь поручителя, так как каждый день твой ознаменован каким-нибудь полезным для нас делом и приносит тебе величайшую славу.