Император Крисп - Гарри Тёртлдав

Яковизий написал: «Было время, примерно сто пятьдесят лет назад, когда люди из Машиза были ближе к тому, чтобы осадить столицу, чем хотелось бы думать любому видессианину. До этого мы, разумеется, вмешивались в их дела, так что, полагаю, они решили нам отомстить».

— Да, я тоже читал эти хроники, — сказал Крисп, кивнув. — Вопрос, однако, в том, что нам делать сейчас. — Он посмотрел на Яковизия. — Предположим, я отправлю тебя обратно в Машиз с официальной нотой протеста Царю царей Рабиабу?

«Предположим, вы этого не сделаете, ваше величество», — написал Яковизий и подчеркнул слова.

— Но кое-что нам следует сделать — распространить эту новость как можно шире, — сказал Барсим. — Если каждый чиновник и каждый священник в каждом городе даст людям понять, что за фанасиотами стоит Макуран, они станут менее склонны перейти на их сторону.

— Некоторые переметнутся в любом случае, — заметил Крисп. — Другие слышали столько заявлений с церковных кафедр и на городских площадях, что не обратят особого внимания еще на одно. О, не огорчайтесь так, почитаемый господин. Ваш план хорош, и мы им воспользуемся. Просто я не хочу, чтобы кто-либо из присутствующих ожидал чуда.

«Что бы ни говорили чиновники и священники, нам нужна победа, — написал Яковизий. — Если мы сумеем остановить фанасиотов, люди увидят, что мы сильнее их, и сделают вид, будто никогда в жизни и не помышляли о ереси. Но если мы проиграем, то силы бунтовщиков вырастут независимо от того, кто стоит за их спинами».

— Да и весна уже близится, — сказал Крисп. — Да пошлет нам владыка благой и премудрый победу, которая, как ты верно сказал, нам требуется. — Он повернулся к Барсиму. — Будьте любезны пригласить во дворец святейшего патриарха Оксития. Пусть слова сделают то, что смогут.

— Как скажете, ваше величество. — Вестиарий повернулся и направился к двери.

— Подождите, — остановил его Крисп на полпути. — Пока вы еще не написали записку патриарху, не могли бы вы принести нам троим кувшин чего-нибудь сладкого и крепкого? Сегодня, клянусь благим богом, у нас есть повод выпить.

— Есть, ваше величество, — подтвердил Барсим с едва заметной улыбкой — большего вестиарий себе не позволял. — Я сам выполню вашу просьбу.

Кувшин вина сменился вторым, затем третьим. Крисп знал, что утром наступит расплата. Еще юношей он обнаружил, что не может пьянствовать наравне с Анфимом.

Став старше, он мог позволить себе еще меньше, чем в молодости, да и поводов для обильных возлияний стало меньше. Но все же иногда, раз или два в году, он доставлял себе удовольствие и отпускал вожжи, не задумываясь о последствиях.

Барсим, умеренный в удовольствиях, как во всем остальном, откланялся на половине второго кувшина — вероятно, чтобы написать Окситию письмо с просьбой явиться во дворец.

Яковизий остался и пил: он всегда был не прочь подебоширить, да и выпитое переносил лучше Криспа. Единственным признаком того, что вино на него действует, становились более крупные и размашистые буквы. Синтаксис и ехидство фраз оставались неизменными.

— Почему ты не пишешь, как пьяный? — спросил его Крисп через некоторое время после обеда; к тому времени он уже успел позабыть, что ел на обед.

«Ты пьешь ртом, а потом им же пытаешься говорить; неудивительно, что ты начинаешь запинаться. А моя рука не выпила и капли».

Ближе к ночи в дом Яковизия отправили посыльного, и вскоре оттуда прибыли два мускулистых грума — сопровождать хозяина домой. Яковизий нежно пошлепал обоих и вышел, насвистывая скабрезную песенку.

Крисп проводил его до выхода. Когда он шел обратно, коридор качался вокруг него; ему казалось, что он корабль с распущенными парусами, который пытается подстроиться под быстро меняющийся ветер. В такой шторм спальня показалась ему самой надежной гаванью.

Он закрыл за собой дверь и лишь через несколько секунд заметил, что из постели ему улыбается Дрина. Ночь была прохладной, и девушка лежала, натянув одеяло до подбородка.

— Барсим снова взялся за свои старые трюки, — медленно произнес Крисп, — и думает, что я вспомню про свои.

— Почему бы и нет, ваше величество? — сказала служанка. — Никогда не узнаешь, пока не попробуешь. — Она откинула одеяло.

Кроме улыбки на ней ничего не было.

Несмотря на винные пары, Криспа пронзило воспоминание: Дара имела привычку спать обнаженной. Дрина была крупнее ее, мягче и проще — а императрица колючая, как дикобраз. Ныне Крисп редко позволял себе воспоминания о Даре, но сегодня подумал, как ему ее не хватает.

Увидев, как Дрина откинула одеяло, он мысленно перенесся почти на четверть столетия назад — к той ночи, когда он и Дара слились в этой же постели. Даже после стольких лет он вспомнил, какой страх на него тогда накатил, — если бы их застукал Анфим, то Криспа бы сейчас здесь не было, или же он лишился бы весьма важной детали своего тела. И вместе со страхом пришло воспоминание о том, как он был тогда возбужден.

Памяти о прошлом возбуждении — и ожидающей его Дрины — оказалось достаточно, чтобы вызвать возбуждение и сейчас, по крайней мере, для начала.

Крисп разделся и стянул красные сапоги.

— Посмотрим, что из этого выйдет, — сказал он. — Но ничего не обещаю: я сегодня выпил много вина.

— Что выйдет, то и выйдет, ваше величество, — рассмеялась Дрина. — Разве я вам уже не говорила, что мужчины слишком много из-за этого волнуются?

— А женщины, наверное, говорят так с начала времен, — отозвался Крисп, ложась рядом. — Думаю, если и найдется мужчина, который этому поверит, то он станет первым.

Как ни странно, знание того, что Дрина ничего особенного от него не ждет, помогло Криспу проявить себя лучше, чем он сам ожидал. Вряд ли она притворялась, когда стонала и извивалась под ним, потому что он сам ощутил, как сжалось ее секретное место, потом еще раз и еще. Подстегнутый этим, он тоже через несколько секунд завершил свое дело.

— Ну… вот видите, ваше величество! — торжествующе произнесла Дрина.

— Вижу. У меня сегодня был удачный день, а ты сделала его еще лучше.

— Я рада, — отозвалась Дрина и внезапно пискнула. — Я лучше пойду, а то на простыне останутся пятна, и прачки начнут хихикать.

— А они что, хихикают? — спросил Крисп и заснул, не дослушав ее ответа.

С приближением весны Фостий изучил в Эчмиадзине каждую его кривую улочку.

Теперь он знал, где живут и работают каменотесы, шорники и пекари. Знал, на какой улице стоит домик умирающих Лаоника и Сидерины, и держался от нее подальше.

Все чаще и чаще ему подворачивалась возможность бродить где угодно без Сиагрия. Окружавшая Эчмиадзин стена была слишком высокой, чтобы спрыгнуть с нее, не сломав шеи, а единственные ворота слишком хорошо охранялись, чтобы пробиться сквозь них силой. К тому же, когда погода стала лучше, Сиагрий все чаще уединялся с Ливанием, планируя предстоящую летнюю кампанию.