Ловец в Рейне - Гарри Тертлдав

Гарри Тартлдав (Тертлдав)

Ловец в Рейне

Просто не знаю, как я сюда попал. Постойте! Так, да не так. Я вот о чем: я знаю, как попал в эту дурацкую Европу. Меня сюда отправили, чтобы я нашел себя и все такое прочее, ну, после моих неприятностей — вы про них знаете. [1] Само собой, знаете. Кто же о них не знает! Да некоторые самые вонючие зазнайки в мире думают, будто знают про это больше меня самого. Читали на уроках литературы или еще как-то там.

Значит, я знаю, как попал в Европу. А вот про всю эту муть, как себя находить — дело другое. Ей-богу, если ты не можешь себя найти, то ты псих какой-то. Ведь ты уже тут, так какого фига? Если ты не тут, так где же ты? А уж посылать кого-то в Европу искать себя, это уж дурость из дуростей. Только паршивый идиот до такого додумается. В Европе вообще ничегошеньки найти нельзя. Ну да, нельзя и все тут. Улицы тянутся туда-сюда, и названия у них меняются через квартал, а то и посередке. Сверх того, люди там по-английски — ни слова. Попробуйте вести умный разговор с кем-то, кто ни фига не понимает, о чем ты говоришь. Только время зря потратите, и ничего больше.

Ну ладно, прокатился я по Франции, и местами она очень даже ничего, а уж истории там до чертиков, хотя вообще-то мне история по фигу. Я про то, что в ней все, что ни возьми, случилось давным-давно, а кое-что давнее давнего, так почему, спрашивается, я должен на уши вставать, когда идиот-учитель что-то там про нее бормочет, и бормочет, и бормочет. Нелегко, можете мне поверить.

Когда я покончил со старушкой Францией, то поехал в Германию, потому что, вы же знаете, она прямо впритык, ну и поплыл на этом теплоходе по Рейну. Не знаю, какую муть Рейн означает по-немецки, а только по виду — как есть «сточная канава». Нет, правда. Когда вернусь домой, никогда больше слова плохого не скажу про Гудзон, а ведь по Гудзону только что пешком не ходят.

Когда вернусь домой… Вернее будет сказать: если вернусь. Теплоход причалил в местечке под названием Изенштейн. Вонючая дыра, можете мне поверить, а чуть подальше что-то вроде утеса, а на нем — замок. Вообще-то, я не собирался сходить на берег — я уплатил за проезд до самого этого Дюссельдорфа, где бы он там ни был — но от реки так разило, что я не выдержал и все-таки сошел.

И вот что я вам скажу: улицы в Изенштейне тоже не благоухали. Наверное, из-за того, что стоит-то он рядом с Рейном, а может, потому, что у тамошних жителей такие уж привычки. Я своими глазами видел, как один тип на улице мочился прямо на стену грязной кирпичной развалюхи, и не похоже было, что он пьян или чего-нибудь там еще. Помочился — и все тут. А потом зашагал дальше, как ни в чем не бывало. Я бы не поверил, если бы собственными глазами не видел, нет, правда.

У них там имеется церковь, ну я и зашел внутрь посмотреть, что и как. Я всегда старался осматривать всякие там культурные памятники, потому что, кто знает, когда я здесь снова побываю, да и побываю ли. То есть в Европе — в Изенштейн я больше ни ногой, даже за деньги, можете поспорить на свой последний доллар. Церковь тоже была грязной и почти развалюхой. Когда я кончил ее осматривать, то прямо впал в чертову депрессию. Нет, правда. Ну и убрался оттуда без задержки.

И еще мне чертовски хотелось есть. Ну, просто живот подвело, если хотите знать правду. Хотя есть в Изенштейне противно, до того он грязный. Такой грязный, что и вообразить не сможете, какой. Но я-то был здесь. И где бы я еще смог поесть, вот вы мне что скажите…

Искать, чего бы поесть, когда не говоришь на тамошнем языке, это те еще заморочки. Не побережешься, так тебе всучат бутерброд с навозом. Я не шучу, нет. Когда я был во Франции, мне хотели скормить тарелку улиток. Настоящих улиток, на которых наступаешь в саду, а они хрустят у тебя под подошвой. Со сливочным маслом — то есть не в саду, а во Франции. Если думаете, что я их съел, то вы совсем свихнулись. Я их в момент сплавил обратно. Но то, что притащили взамен, выглядело ничем не лучше, ну, я и убрался из этого местечка.

Через улицу от церкви в Изенштейне была забегаловка, где можно взять пива и поесть. В Германии всем плевать, двадцать один тебе или еще нет. С высокой башни плевать. Они отпустят пиво хоть девятилетнему, нет, правда. То есть если он попросит.

Ну, я взял пива, а тип, который сидел рядом со мной за стойкой, жевал бутерброд, который выглядел не так уж паршиво — начинка вроде из колбасы и пикулей. Я показал пальцем и сказал бармену: «Дайте и мне такой». Может, это были рубленые свиные уши или еще что-нибудь в том же роде, но если точно не знать, так все в порядке. Тип за стойкой усек, о чем я, и сделал мне бутерброд.

Только я в него вгрызся — не то чтобы вкуснятина, но ничего, свиные уши там или нет, и тут тип рядом со мной, только с другого бока, вдруг сказал мне по-английски:

— Вы американец есть, да?

Хотите знать правду? Это меня прямо взбесило! Я просто с голоду умираю, а этому типу втемяшилось завести разговор. А я не хотел разговаривать, я хотел есть, хоть бутерброд был и не таким уж вкусным. И с набитым ртом я грубо ответил: «Угу», а потом откусил кусок даже побольше первого.

А он не озлился, хотя я и надеялся. Такой гладенький, такой вежливый типчик. Правду сказать, немножко голубоватый. Не очень, чтобы, но немножко. И достаточно, чтобы призадуматься.

— Мы не часто американцев в Изенштейне имеем, — сказал он.

Я откусил еще кусок чертова бутерброда — наверное, все-таки со свиными ушами: вкус был точь-в-точь как у свиных ушей. И тут он опять спрашивает:

— Как ваше имя есть?

Ну, я сказал, и он едва не сверзился с табурета — фиговой чуточки не хватило.

— Хаген Кримхильд? — говорит. У него в ушах, наверное, капуста росла или там еще что-то, пусть я и ответил, не прожевав. — Хаген Кримхильд?!

— Нет, — сказал я и снова назвал себя. После того, как проглотил и вообще, чтобы он не напутал, как бы ни старался.

— А! — сказал он. — Ах, зо! — и я догадался, что это «О'кей» по-немецки. — Не суть есть. Достаточно близко.

— Достаточно близко к чему? — спрашиваю.

Но он сразу не ответил, а просто сидел и смотрел на меня. И вид у него был жутко напряженный, если понимаете, о чем я. Ну, будто он думает со скоростью мили в минуту. Я, конечно, не мог у него спросить, о чем он думает, потому что на такой вопрос все врут либо на стенку лезут. А потому я сказал:

— А ваше имя? Уж с ним-то вы не напутаете, а?

Он заморгал. Веки у него запрыгали. Он вроде позабыл, что я сижу рядом, так чертовски упорно он думал. Думал, как сумасшедший, ей-богу. Хлоп, хлоп — веки все прыгают. Смотреть жутко, честное слово. Я уж не думал, что он назовет мне свое паршивое имя. Но ошибся. Он сказал: