Одержимость - Ульяна Соболева

— Стреляй, если все решил для себя, — вдруг тихо сказала она, — меня когда-то учили не доставать оружие, если не намерен выстрелить. Думаю, и тебя этому учили, Леша.

Верно, учили. Я дёрнул затвор и прицелился ей в голову, потом навёл дуло на грудь, словно раздумывая:

— Как думаешь, нужно стрелять в голову или в сердце?

— В сердце, — спокойно ответила она, — оно болит, от этой боли нет лекарства, любовь как и предательство, сначала зарождаются в сердце и только потом в голове.

Вдруг ее глаза широко распахнулись, она дёрнулась и в этом момент я нажал на курок. Не то чтобы не хотел, хотел…но возможно позже…ещё через пару минут, только пальцы вспотели от напряжения. Выстрел прозвучал где-то внутри меня, взгляд застекленел и я смотрел как Кукла медленно оседает на пол, прижимая руки к груди. Поднёс пистолет к своему виску и нажал на курок. Сухой щелчок. Ещё раз нажал и ещё, и ещё. Выстрела нет. Осечка…бл***ть осечка! Мать её! В горле дикий вопль, не понимаю, что громко ору её имя. Смотрю на Машу, на пятно крови, расползающееся по паркетному полу и как одержимый нажимаю на курок, а она что-то шепчет… Вдалеке уже слышится вой полицейских сирен. Я сажусь на пол, возле неё и закрываю глаза, наощупь нахожу её руку, ещё бьётся пульс, слабо, хаотично. Похоже я все же проиграл эту игру, Маша…Я поставил себе шах и мат.

Открываю глаза и вижу, как в тумане, по комнате идёт ребёнок, вытянув руки вперёд, он ощупывает воздух, я даже слышу, как он шепчет:

— Мама…

Я сошёл с ума.

"— Я говорила тебе, что люблю больше жизни…говорила?

Взмах ресниц, кокетливый взгляд, она скользит по полу как хрупкая статуэтка. Фарфоровая Куколка в красном платье…алом, как кровь. Я держу её за руку, и она улыбается мне. Только мне:

— Говорила…а я говорил, что люблю тебя?

— Не помню.

Улыбаюсь в ответ и прижимаю ее к себе снова, чтобы отпустить на расстояние вытянутой руки, но не дальше.

— Повтори.

— Я не люблю тебя, маленькая.

Повернула голову и под заключительный аккорд, обняла меня прижимаясь щекой к моей щеке.

— Не любишь?

— Нет. Это не любовь — это одержимость"

26

Бецкий. Россия. 2009 год.

— Алексей Алексеевич, я адвокат и я веду ваше дело. Меня зовут Николай Арсеньевич Бецкий.

Адвокат протянул руку арестованному, но тот даже не посмотрел на него. Странный тип, во время изучения его дела Никитин представлялся Бецкому совсем иначе. Сильнее что ли, даже каким-то зверем, нелюдем, а сейчас он видел перед собой раздавленного и сломленного человека.

— Я не просил адвоката, — голос прозвучал глухо.

— О вас позаботились.

Мужчина в строгом сером костюме, в отутюженной рубашке стального цвета с черным аккуратно завязанным галстуком сел напротив арестанта. Тот молчал, обхватив голову крупными ладонями, покрытыми мелкими порезами. Пальцы арестованного слегка подрагивали.

— Закурите?

Подтолкнул пачку к Никитину. Мужчина протянул руку достал сигарету, на широких запястьях звякнули наручники. Адвокат поднёс зажигалку и чиркнул кремнем.

— Вы должны мне все рассказать, возможно я смогу добиться для вас смягчения наказания.

В этот момент мужчина истерически засмеялся.

— Наказания? Вы в самом деле думаете, что меня это волнует? Да хоть вышка, плевать.

Серые глаза заключённого сверкнули и тут же погасли, он сильно затянулся сигаретным дымом.

— Я должен…

— Никто никому и ничего в этой жизни не должен. Я не хочу смягчения наказания. Меня устроит любой приговор. Мне нас***ть. Так что катитесь отсюда и займитесь теми, кому реально нужна ваша помощь. А я со своим дерьмом сам разберусь.

Адвокат все же отодвинул пластиковый стул и сел напротив заключённого.

— Почему вы так пессимистично настроены? Я мог бы…

Заключённый поднял голову и Бецкий невольно отшатнулся — в совершенно пустых глазах он увидел отражение бездны, некоего персонального ада, заглянул в омут мрака и ненависти.

— Что вы можете? Отмотать время назад можете?

— Нет, но я могу сократить вам срок, хотя бы попытаться это сделать. Например, найти смягчающие обстоятельства, причины…Это моя работа. Тем более следствие готово идти на сделку.

— Нет никаких смягчающих обстоятельств. Я виновен. И свою вину признал. Так что поздно, господин адвокат. Идите, не тратьте время зря, а за сигареты спасибо.

— Вы знаете в чем вас обвиняют, Никитин?

Арестант отвернулся к окну и снова затянулся сигаретой.

— Да. В убийстве. В преднамеренном убийстве.

Заключённый резко обернулся, и адвокат шумно выдохнул — казалось на него смотрит живой труп, точнее человек которому в этой жизни больше нечего терять. Бецкому показалось, что в этот момент на него выплеснулась волна дикой боли, ощутимой на физическом уровне. Чужой боли, осязаемой, живой. Она, как червь, пожирала этого человека, подтачивала изнутри. В деле было указано что ему тридцать пять — выглядел он лет на десять старше и самое страшное, что он уже сам себя приговорил. Бецкий почувствовал, как вспотели собственные ладони и стало трудно дышать, словно его заперли в клетку с раненным зверем, который способен на что угодно в приступе предсмертной агонии.

но его наняли, ему заплатили огромные бабки за то чтобы он вытащил этого человека из-за решётки, на определённых условиях, конечно. Для адвоката это дело имело особое значение, приказ поступил сверху, клиент как таковой отсутствовал, хотя Бецкий уже догадался, что здесь замешана самая верхушка. Хотя, дьявол пойми, кто за всем этим стоит. Бецкому казалось, что сама Мария Андреевна Никитина и есть его клиент. Конечно за ней стоят серьёзные люди, но это она его наняла. Абсурд на абсурде.

— Вы ещё не ушли? — заключённый больше не смотрел на адвоката, он закурил вторую сигарету и закрыл глаза, — Уходите.

— Вы неправильно осведомлены, Алексей Алексеевич, вас обвиняют…

— Уходите! Валите отсюда! Я сказал — мне ничего не нужно! Я знаю в чем меня обвиняют. Я во всем признался. Какого хера вы пришли сюда? Достаньте ваш блокнот и запишите заглавными буквами: что я, Никитин Алексей Алексеевич, признаюсь, что убил выстрелом из пистолета, в упор, мою мачеху — Никитину Марию Андреевну. И да — это преднамеренное убийство. Достаточно?