Ромашковый лес - Евгения Агафонова

вкалывать. Я взял его за поводок и повёл к столу. Несколько первых шагов он шёл спокойно, а потом – как на шип железный наступил. Весь как завизжит, как закрутится на одном месте, пытаясь, подобно шурупу, вывернуться из гайки ошейника.

Только он не знал – еще и не такие у меня были! Сейчас наркоз введём – уснешь как миленький! А там и дитилинчик подоспеет. Так что ты, брат волосатый, не кепишуй! Говорят, собаки в рай попадают.

Но ему было совершенно всё равно куда попадают собаки. Он никуда не хотел – только домой. И он брыкался.

Это какая-то невозможная собака! Никак с ним не справиться! Всё уворачивается куда-то, вертится – ишь, активный какой!

А потом я заметил, что он без намордника. Точнее, без него он был почему-то с самого начала, но заметил я это только сейчас. Надо признаться, я сильно удивился. Эта тварь могла разорвать меня на куски еще на входе – бойцовская собака как-никак – а он только брыкается. Я опустил шприц и подошёл к псу. Его глаза были полны боли и страха. Как много боли и страха…

Я проснулся от жуткого скрежета. Будто кто-то решил раскачать старую задеревенелую люльку. Это был пёс. Он выл и плакал. Наверное, по хозяевам. Глупое ты создание! Они ж лечить тебя просто не захотели. Вон здоровяк какой! Рано засыпать тебе! И выть – тоже рано. 6 утра на дворе – а ну-ка спать!

Он прожил у меня 4 года – ни с одной девушкой я так долго не жил. Неохотно он поначалу подпускал меня к себе. Всё ждал, что я из-за спины шприц со снотворным достану. Но шприца не было и постепенно он привык к тому, что мне можно доверять. Даже вопиющие, а точнее ВОЙпиющие истории о том, как он скучает по старым хозяевам рассказывать можно. Но у меня получалось его увлекать и вскоре он забывал о грусти – хорошая собака!

В этот день я пришёл на работу с ним. На руках. Он тяжело дышал и почти не шевелился. Время пришло и я отнёс его в специальный кабинет – свою «комнатку из пепла», как прозвали её клиенты. Я смотрел в его глаза – там не было страха. Только боль. Он мучился и превратился в жидкость, готовую принять правила любого сосуда. У меня не было выбора – собаки очень тяжело умирают. Я набрал в шприц снотворного. Кроме меня это не мог сделать никто – ни один ветеринар в нашей клинике не брался усыплять животных. А я? Почему я должен это делать?!

Он смотрел меня и умолял всё это прекратить. Я нагнулся к нему близко-близко, к самому носу, на тот момент лежащему на столе. Он хотел лизнуть меня в губу, но сил хватило только на то, чтобы слегка разъединить зубы и потянуться ко мне лапой. Я взял её и стал наглаживать, чтобы навсегда запомнить это прикосновение. Он аккуратно вытащил лапку из ладоней, посмотрел прямо в глубину зрачков и вернул лапу обратно. Глупая ты собака! Завёл себе человека, а теперь всё никак не уйти. Он не дал мне с собой попрощаться – испустить дух он успел до того, как я осознал, что больше никогда не смогу усыпить собаку.

Улыбка на липучке

В сумке было тепло и очень тихо. Я слышал только приятный голос моей любимой мамочки где-то вдалеке, как будто он доносился с другого конца планеты. Не знаю, большая она, эта планета, на которой я родился, или нет, но мамины песни было слышно очень плохо. Наверное, она специально пела тихо, чтобы я прислушивался, старался как можно выше вскарабкаться по сумке вверх и, в конце концов, ощутил на глазах колкое щекотание солнечных лучей – так было здорово! Мамин голос стал совсем отчетливым, а разбаловавшиеся лучи так и припекали мою не привыкшую к жаре мордашку. Я улыбнулся.

Умничка мой любимый! – сказала мама, улыбнулась в ответ и крепко-крепко прижала к себе. Мне понравилось.

Мама учила меня улыбаться как можно чаще – было несложно. Детей довольно легко развеселить – я смеялся что есть мочи, стоило маме засунуть голову в свою же сумку. Как я хохотал! Она баловалась – я смеялся. Она всегда говорила, что окружающие называют нас самыми улыбчивыми животными в мире – я понимал почему. Мы были такими счастливыми! Нас так и распирало! Бывало, соберемся всей семьей, с родителями, со всеми братьями и сестричками, да как начнем играть – аж животики от смеха болят! Хорошая у нас семья была!

Я помню, мама рассказывала мне о том, что улыбка делает нас сильнее. Я ее не понимал. По мне так наоборот – очень щеки от нее болят, если долго смеяться. Но позже я понял.

Я взрослел. Квокки покидали нас и этот мир. Мама говорила, они уходят на радугу и будут ждать нас на ней. Им надо улыбнуться вслед и тогда у них будет легкая дорога. Но мне не хотелось всю жизнь мечтать о новой встрече, которая настанет когда-то там, и улыбаться им вслед. Я желал играть здесь и сейчас и улыбаться им прямо в мордочку. Стало сложно улыбаться и мама подарила мне одну вещичку.

Она достала ее из своей сумочки. Оказывается, эта штука всегда была с ней. И ни одна – целая куча! Мама сказала, что это – «улыбка на липучке».

Мы – самые улыбчивые животные в мире. Но иногда улыбаться сложно, тогда на помощь приходит улыбка на липучке. Когда тебе будет тяжело, просто прислони ее к своему рту и все. Поверь – никто не заметит. Она поможет тебе.

Это было последнее, чему успела научить меня мама. На утро я ее не нашел. Говорят, – охотники. Но я отказывался верить. Мне хотелось рыдать что есть мочи и говорить, что мама жива и никто бы из охотников не сумел ее поймать – она была слишком быстрой для них. Но меня не слышали и я прилепил улыбку.

Животные знали, что я улыбался всегда, да и вообще был очень довольным квоккой. Но такой реакции на мою потерю они не ожидали. Я слышал, как они перешептывались и говорили: «еще и месяца не прошло, как пропала его мать, а он уже веселится». Я решил, что все это неправильно и засунул улыбку как можно глубже в сумку. Но звери никак не могли угомониться: «Он так изменился, стал жутко злым и неприветливым».

Да что же вам нужно, черт возьми! Улыбаюсь – черствый, не улыбаюсь – злой. Каким вы хотите меня видеть?