Ромашковый лес - Евгения Агафонова

миру добра, он оберегает его от напастей. Но иногда ему всё надоедает, и он опускается на дно. Отдохнет там немного, и снова возвращается ближе к небу. Это его жизнь: невзрачная и одинокая.

Как-то раз, когда штиль опять собирался спрятаться, он почувствовал лёгкое дуновение ветерка и решил впервые в жизни задержаться ненадолго. Уж больно хотелось ему посмотреть, что же происходит тогда, когда он сидит где-то в глуши.

–Ты еще здесь?

Штиль не ожидал, что кто-то заговорит с ним, и как-то резко шелохнулся. Он не знал, кто это был.

–Ты здесь еще, спрашиваю?

Штиль огляделся и увидел над собой ветер, улёгшийся в облака.

–Ты меня знаешь? – удивился штиль.

–Конечно! Я же появляюсь именно тогда, когда ты уходишь вглубь океана. Так хочет шторм.

–Твой друг?

–Мы с ним давние товарищи. Знаешь, другом я его не назову – ему важен только он сам, его собственная слава. Он совсем не ценит то, что дается ему многое моими усилиями. Он – товарищ. Он следит за тобой, и как только ты решаешь уйти, тут же появляется.

–Почему же он не приходит тогда, когда я здесь? – поинтересовался штиль.

–Незачем. О тебе всё равно почти никто не знает. Ему так даже лучше: можно выдержать паузу, чтобы потом снова феерично появиться и громыхнуть, – ответил ветер.

–Ясно. Ой, так я должен уйти. Я всё, я ухожу. Просто задержаться вдруг захотелось. Я ухожу, – сказал штиль, собравшись нырнуть.

–Останься еще ненадолго.

И он остался. Они болтали целый вечер и целую ночь, прислушиваясь к возгласам тишины. Они оба совсем забыли о том, что шторм ждал, когда же они наконец прекратят свою глупую болтовню.

Очнувшись под утро, штиль исчез в глубине океана, а когда вылез на поверхность, заметил, что ветер ждал его. Ветру была нужна надежность штиля, его умение сохранять спокойствие. Он был совсем другим: всегда куда-то мчащимся. Но здесь, над океаном, он чувствовал себя безмятежно. И между приходами шторма он так любил поваляться над штилем в облаках, пошуршать о жизни и половить умиротворенность.

Штиль знал, что они совсем не похожи, но их обоих это так совершенно не волновало! Они нужны были друг другу просто потому, что были безмерно одиноки. Вместе. Одиноки настолько, насколько могут быть одинокими стихии. То есть совершенно. А когда они были вдвоем, они были счастливы, и штиль больше совсем не переживал, что его существование мало кого радует или тревожит. Кто же реагирует на пустоту, на невидимку? Но это его не колыхало. Колыхало вот что: штиль чувствовал, что есть кто-то, самый важный, кто помнит и ждёт его, знает о нём, знает, что он – не пустота, не невидимка. Раз так, остальное разве может иметь хоть какое-то значение? Главное, что он встретил в этом бесконечно-бездонном мире существо, от которого не нужно прятаться в глубь океана. И больше ничего не нужно, только ветер.

Про трудности

Он был неприветливым и угрюмым. Своей тьмой он умел обволакивать полностью и пронизывать насквозь. Его душа, казалось, была сплошным непроницаемым мраком. И мало кто знал, что он мечтал подарить хоть кому-нибудь самый прекрасный мир из всех, которые когда-либо существовали. Но его боялись. Никто не решался бродить впотьмах его бессветной души, никто не осмеливался дойти до конца.

Тоннель знал много других пещер, лабиринтов и темных коридоров. Он знал, что он такой не один. От остальных его отличало только то, что он был невероятно длинным, почти бесконечным. Когда он был еще совсем маленьким, сквозь него проходили быстро и почти не замечали, что преодолели тоннель. Но и вид на выходе ничем не отличался от вида на входе. Может быть поэтому и не замечали. Тоннель решил, что станет самым длинным на земле, чтобы тот, кто сумеет его покорить, заметил колоссальнейшую разницу. Увидел, в какой чудесный мир он пришел, и смог гордиться собой.

Тоннель не был злобным, но своим бесконечно темным внутренним миром он усложнял жизнь всем тем, кто заходил в него. Тоннель эхом подбадривал идущих, говорил, что там, в самом конце, их ждет то, ради чего можно преодолеть путь и в сотни тысяч километров больше. Ведь чем длиннее коридор, тем в более совершенный мир можно прийти, чем он темнее, тем ярче будет солнце встречать тебя там, на выходе. Ну почему все так боятся почти бесконечных мрачных расстояний? Хотя…тоннель понимал почему…Страшно…страшно, что не дойдешь. Но ведь ты уже идешь! Ты уже внутри! В тоннеле! Нельзя сворачивать назад, сзади тоже темнота. И впереди темнота. Охватывает ужас. Кажется, что ты двигаешься в никуда, в абсолютный мрак и что этот мрак нескончаем. А если ты куда-нибудь и придешь, то это точно будет какой-нибудь завал или просто тупик. Придется сворачивать и возвращаться туда, откуда начал. А ведь не так это, совсем не так! Любой путь стоит того, чтобы его пройти. Даже самый, на первый взгляд, безнадежный. Он может оказаться самым запоминающимся, а награда за него – самой достойной.

Тоннель отчаялся. Он перестал верить, что сквозь него пройдет хоть кто-нибудь. Что хоть кто-нибудь поймет, что в самой глуши этой бесконечно беспроглядной души теплится вспышковисто-фееричный свет. Не верил он и тогда, когда внутрь залетела маленькая стрекозка. Он был уверен: как и все, она сдастся через несколько километров. Она либо перестанет верить в то, что выход есть, либо устанет, либо просто испугается, что жизнь ее превратилась в ночь. Но ни через километр, ни через десять она не перестала лететь вперед. Через двадцать километров она приземлилась на землю, просто для того, чтобы дать своим крылышкам передохнуть. Она всматривалась в тоннель. Сначала она не видела ничего, кроме сплошной черной дыры. Потом ей стало казаться, что она видит тоненькие цветные колечки. Они были повсюду. Потом понемногу она стала различать детали тоннеля и видеть землю, камни, которыми он был покрыт изнутри. Видела капельки дождя, просочившиеся с неба, слышала их стук – мир мрака вовсе не был таким однообразным.

Тоннель не мог поверить: впервые в его жизни кто-то остановился не для того, чтобы просто умереть, а потому что ему стало интересно, захотелось осмотреться. Теперь он не спускал со стрекозки внимания. Она больше не повторяла подвига своего первого дня в 20 километров, но она все равно стремительно двигалась вперед. Она верила, что выход есть, и он где-то впереди, и что этот выход – лучшее, что может случиться с ней.

Тянулись дни, переходя в недели. Расстояния, которые она стала пролетать за сутки, становились короче, уверенность в правильном пути – слабее, а желание добраться до конца почти совсем потухло. Тоннель старался как