Дети Барса - Дмитрий Володихин

Левый заплечный дух тихонько шепнул ему в ухо: «Смотри не переборщи!» А Правый предлагал свои услуги: «Хочешь, голос будет дрожать как бы от гнева и досады? Очень правдоподобно получится. Не дури, к чему отказываться?»

И голос у Халаша действительно дрогнул, задребезжал дырявой медяшкой обиды…

— Ты… бросил меня, как падаль…

Энлиль усмехнулся, и так это вышло странно! Пухлые девичьи губки выдали ухмылку ведомого лихого душегуба.

— О великий! О могучий! О победоносный! Как сладок твой мятеж! Как красива свобода твоей души! Как: непреклонен твой нрав, о владыка… глиняного курятника. Все-таки именно я дал тебе кое-что. Я не говорил, что даю навсегда Но на время ты получил, согласись, очень многое. Похитить мэ государя и пожить внутри ее чеканных: узоров — это всем подаркам подарок. Не будешь же ты спорить с очевидным?

Левый: «Не слушай его, тупица! Обманывает. Какие у него — подарки?» Правый приструнил его: «Ладно, Левый. Заткнись, наш-то, чай, не дурак, сам понимает…»

Халаш ответствовал, и лик его обрел выражение мученичества за правду:

— Я не верю им. Я не верю тебе. Мое благо — лишь во мне самом.

— Ну-ну. Дружок, набиваешь себе цену, как гуруш караванный. Пока был молод и крепок, ценился за молодость и крепость. Теперь уже не тот, но зубы заговаривать научился любому нанимателю… Сила твоя, благе твое и твоя цена расчислены до последнего ячменного зернышка, до последнего глотка сикеры. Сколько стоишь, столько и будет заплачено.

Правый: «Хочешь, настоящую слезу пущу? Хочешь — настоящую праведную слезу?» — Левый осторожничает: "Слезу не надо. Вообще — никаких деревенских трюков».

Халаш между тем размышлял: «Был бы я тебе безразличен, ты бы ко мне не пришел. Был бы я ни на что не годен, отыскал бы ты другого. Не так часто к нищему скопцу из Мира Теней приходят его хозяева…»

— Не следует мне с тобой иметь дела.

Левый: «Так и продолжай. Смотри не продешеви!" Энлиль:

— Хо-хо-хо. Спрашиваешь, что я тебе дам взамен? Правый: «Помолчи-ка сейчае. А я твое молчание сделаю скорбным и геройским. Понял?»

И Халаш скорбно молчит, точь-в-точь изувеченный храбрец, жертва великой войны. Смотрит на него Энлиль, усмехается и тоже помалкивает. Бывший лугаль ниппурский осторожно осведомляется:

— Спрашиваю, зачем ты здесь?

— Власть я тебе не верну. Лугаль не может быть скопцом, Правителю приличествует совершенное тело, а ты и это-то… носишь, как тряпки. Вернуть твоей плоти здоровье я тоже не могу; впрочем, это в твоей воле.

И хотел было Халаш ответить как следует — из-за кого он стал уродом, кто подвел его в решающей битве? — но смолчал. Смолчал, потому что Правый почти насильно стискивал его челюсти, а Левый визжал, как роженица: «Заткни-ись!» Ануннак продолжал:

— Могу дать серебра. Столько, что ты сможешь вспомнить прежнюю свою жизнь… И еще — возможность отомстить. Итак, мой подарок — серебро и кровь. Хочешь взять?

Правый: «Сейчас ты будешь красноречив. Очень красноречив!» Левый: «Время собирать урожай, время вытащить карпа из пруда, время заколоть барана… Только сделай все… как бы нехотя…»

— А ну-ка цыц! Вы, два куска степного навоза, осмелели? Будете немы целый шарех.

Халаш почувствовал чужой ужас — над правым плечом и над левым. Голоса обоих и впрямь немедленно умолкли, как будто кто-то могущественный ножом прошелся по их невидимым глоткам… Значит… слышал? Он все слышал? Бывшему лугалю понадобилось время трех вдохов, чтобы в полной мере осознать свое положение и наполниться страхом до краев, как глиняную плошку наполняют ледяной сикерой в жаркий день. Ненужные, неправильные слова уже успели вылететь из него, рот захлопнулся с опозданием:

— Твои дары — обман…

Всего три слова, и он вновь сделался нем. Но лишнее уже было совершено.

Все люди вокруг, двое или трое их было, застыли. Вместе с ними застыла пыль и пресеклось дуновение ветра Птица в десятке тростников над головой — и та застыла, распластав крылья. Халашево тело отказалось повиноваться своему хозяину. Ни крикнуть, ни защититься рукой, ни убежать… Он весь стал… как мягкий камень.

Ладони Энлиля, маленькой милой девчушки, стали медленно превращаться в клешни. Настоящие рачьи клешни, только больше, гораздо больше. Темные, блестящие, с зазубринами на внутренней стороне, заостренные спереди. Две половинки левой клешни сжали горло Халаша. Правой ануннак разорвал тунику на его груди и вырезал между сосками знак «эну-геттхаш» — первый звук имени Энлиль и тайный символ божественной власти ануннака надо всеми детьми глины.

Все, что мог Халаш, — это испытывать боль и задыхаться. Энлиль с интересом смотрел на него. И когда перед глазами Халаша завертелись черные круги, ануннак отпустил его. Бывший лугаль услышал ГОЛОС… Голос власти, такой же, как когда-то в Ниппуре:

— Ты мое имущество и не смеешь проявлять непокорство. Ты сделаешь все, как я велю.

— Да, господин. — Каким-то чудом Халаш сумел открыть рот и пролепетать ответ.

— Неправильный ответ.

Клешня на горле сжалась еще плотнее.

— Да… господь… — просипел ниппурец.

…и еще плотнее.

— Я… умру… за тебя… господь… только… вели…

— Вспомнил. Молодец.

Клешня разжалась. Халаш чувствовал, как из ушей у него идет кровь — от одного голоса Энлиля… Орудия пытки исчезли в один миг, люди задвигались, все кругом ожило. Напротив бывшего лугаля сидела безобидная девчушка. Он схватился за тунику — все цело. Скосил глаза себе на грудь… не видно.

— Кровь пропала, но шрам останется навсегда, — спокойно сообщил ему Энлиль.

Чего больше было тогда в сердце Халаша: ужаса или гнева? Он отучился бояться чего-либо в этом мире. Если смерть неожиданно подступала к нему, страх, застав Халаша врасплох, еще мог его одолеть, но потом улетучивался за один вдох. Поэтому первым вопросом ниппурца, после того как он пришел в себя, было:

— А сколько… серебра?

Девчушка расхохоталась хриплым басом пьяного старшины в рыбацкой деревне. Торговец-суммэрк, присевший чуть поодаль, подавился куском мяса. Наконец Энлиль унял хохот.

— Теперь слушай, болван и мерзавец, что тебе придется делать.

— Слушаю, господь.

— Хорошо ли ты знаешь пустыню на Заходе?

— И пустыню, и города за ней, и Мелагу, и Маган, и море Налешт и великие города на его побережье…

— Оставь свою похвальбу для какой-нибудь дешевой каркидды. Посреди пустыни, на Тропе Стекла, есть маленький оазис, суммэрк называют его Ки-Ан… Ты бывал там?

— Там давно не ходят караваны… Опасное место…

— ТЫ БЫВАЛ ТАМ?