Дети Барса - Дмитрий Володихин

Всю следующую долю он играл. А на третью обзавелся дюжим гурушем с дубинкой: теперь Халашу было что терять.

Ки-эвен-ишиб, игра мудрых… Имя ее, если перевести с языка суммэрк, означает «земля правителей и жрецов». Но этот странный язык похож на цветок: из сердцевины каждого слова растут лепестки множества особенных значений: тайных, только женских, только му жских , только для жрецов, праздничных и походных, для устной речи и для письма. Ки — земля. Она же вроде бы и страна. Она же и народ, землю (страну) населяющий. Она же родная земля суммэрк. Она же власть — но не вся, а только определенных людей. Эвен — жрец. Он же правитель, царь. Он же в некоторых случаях — жертва, а в других — сила. Ишиб — тоже жрец, но другой, второй, пониже. Помимо правителя-жреца есть еще правительница-жрица эвенмин. Ишиб ниже ее по положению, и выходит, что он не второй, а третий. Но он же — постоянство, а иногда — вечность, в то время как «эвен» — это еще и чуть-чуть… ненадежность. С чем бы рядом «и стояло слово „ишиб“, все становится прочнее камня… Выходит, ки-эвен-ишиб — родина силы и постоянства. А если взглянуть по-другому, то получится „народ вечной жертвы“. И так можно накрутить с десяток значений, если не больше. Язык Царства прям и правдив, его наполняет свет Ууту; хотя и нечего в Царстве любить Халашу, но разве не легче так говорить, так думать и так чертить таблицы? Язык суммэрк лукав, изворотлив и насмешлив. Его будто бы зачали на лоне Син…

В ки-эвен-ишиб, в старый добрый дахат, можно играть вдвоем и вчетвером. Доска состоит из пяти квадратов: один в центре, и по одному прикрепляется к каждой стороне центрального. Все квадраты расчерчены на поля и каналы, пересекающиеся под прямым углом. Посредине — шестнадцать полей «храма» (у суммэрк их тринадцать). Рати игроков строятся каждая на своем квадрате: белая рать, серая, черная и пестрая. Или только две. В каждой маленькой армии — пять земледельцев, три пастуха, два воина, ученый шарт, быстрый тамкар, могучий эбих, мудрый первосвященник и великий царь. Все они ходили по-разному. Еще четыре фигуры играли против всех: маг, чудовище, зверь и ворота в бездну. Их действиями никто не руководил; но на каждом тринадцатом ходу один из игроков выбрасывал черный кубик, и, подчиняясь приказу кубика, одна из ничьих фигур нападала на какую-нибудь армию, нанося ей урон, или же исчезала с доски. В дахате всегда была сильна случайность… то ли высшая воля. На каждом четвертом ходу оба игрока по очереди выбрасывали другой кубик, белый, дававший тому, кто его кинет, какое-нибудь преимущество, подарок. Побольше или поменьше. Тот, кто занимал в «храме» большее количество нолей, считался победителем. Иначе можно было взять верх, истребив все неприятельские рати или все ничьи фигуры. Кроме того, в очень редких случаях победу мог принести счастливый бросок белого кубика…

Первосвященник Ниппура — тот, которого суммэрк погубили в самом начале мятежа, — говорил, что дахат подарен людям Творцом для простой и приятной забавы да еще для изощрения ума. И нет будто бы в нем ничего, кроме деревянной доски да костяных фигурок. Никакой магии, никакого лиходейства. Суммэрк верили в иное. Им казалось, будто все битвы на доске — отголосок сражений в иных, очень отдаленных местах. И не сами люди играют, но ими играют темные боги, а темными богами играет еще кто-то, неведомый «хозяин ки», у которого целый корабль имен… Другие утверждали, что по игре можно предсказывать судьбу игроков. Третьим казалось возможным убивать и воскрешать, передвигая фигурки по доске.

…Халаш играл самозабвенно. Прежде он подолгу думал над каждым ходом, прислушивался к советам Левого — пока не оказалось, что тот играет хуже него самого. Он уставал от каждой партии, как от хорошей драки. Теперь — иначе. Теперь он отвечал молниеносно, тянулся к своим «ратникам» чуть ли не раньше, чем противник его отрывал руку от фишки, переставленной с поля на поле. Тем не менее ниппурец побеждал почти всегда, не реже одиннадцати партий из двенадцати. Играя, он испытывал непередаваемый восторг.

И лишь невыгодный бросок белого кубика мог принести Халашу поражение. По странному стечению обстоятельств бывшему лугалю обыкновенно доставались меньшие «подарки», чем его противникам. Иногда они давали столь значительное преимущество, что даже самая искусная игра не могла переломить ход партии. К исходу третьего шареха месяца аба он стал богатым человеком; а потом на протяжении одной доли проиграл почти все, — кроме себя, одежды и маленького кусочка серебра, едва достаточного для одной ставки.

Но никто не хотел ставить против него. Халаша слишком хорошо знали. 6 корчмах и на постоялых дворах гавани на Еввав-Рате, и на улице тамкаров, и у дворца правителя, и в квартале, где суммэрк собрали и поселили всех беднейших бедняков и бездомных нищих, и на площади у храма, прежде посвященного Творцу, теперь же отданного жрецам божественного существа по имени то ли Наина, то ли Син, очень у суммэрк почитаемого… Одним словом, по всему великому городу Уру.

Наконец он сел за обеденный стол в маленькой небогатой корчме, где не был еще ни разу. Доска и набор фишек тут имелись. Хозяйка — явная алларуадка, судя по лицу, наряду и выговору, — поставила перед ним сикеру и финики. А потом принялась развлекать необыкновенно интересным разговором. Она сообщила Халашу, что цены на хлеб высоки, на вино еще того выше, зато серебро падает в цене; что у нее три дочери: одна рябенькая, но хозяйка хоть куда, вторая совершенно не слушается матери, а третья замужем; что сразу видно, какой он умный и сильный мужчина, настоящий подарок для одинокой и небедной женщины; что она очень боится потерять корчму, которую получила от Дворца в управление как вдова сотника-реддэм и за которую получала хлеб, вино, масло и мясо, а теперь, смотри-ка, корчма вроде бы стала ее собственная, ведь где теперь дворцовые шарт с их табличками? А серебра — как следует вести хозяйство — нету, и откуда его взять бедной, несчастной, одинокой женщине, разве поможет кто-нибудь по сердечной доброте; что вообще ужасно она не залюбила суммэрк, ведь нельзя же наводить такие дурацкие порядки: Творцу молиться нельзя, на конях ездить нельзя, — говорят, вредно и для коня, и для всадника, — на колесницах по городу тоже ездить нельзя, дорогие украшения носить нельзя, даже настоящим солидным женщинам, и, того и гляди, лишишься своего дома…

— Дома? — меланхолично переспросил Халаш. Здесь он не был ни разу. Точно не был. Может быть, придет хоть кто-то и сделает ставку?

— Да, дома, дома! — подтвердила хозяйка. И с новой силой принялась лопотать о невиданных порядках. Сады вырубают, не любят суммэрк сады в городах, будут строить дома на месте садов. А у кого-то уже отобрали жилище, сказав, мол, не ютиться же избранному народу в хижинах! И, представь себе, не-знаю-как-те-бя-зовут…