Пьяная Россия. Том второй - Элеонора Кременская

Дура

У Маринки Озеровой были печальные глаза, смотревшие всегда поверх головы собеседника затуманенным взглядом.

Дома, в шкафах и на столе у нее валялись в изобилии книжки про любовь. Часто, чувствуя неутолимую жажду, ходила она в библиотеку и набирала там кучу рыцарских романов, читая их, она забывалась и переносилась в мир невиданных мужчин, таких, о которых, как о динозаврах можно было действительно только прочитать в книге.

Библиотекарша взглядывала на нее в изумлении, порываясь задать вопрос, но так и не задавала, разглядев это дрожащее, мягкое, рыхлое лицо с полными губами, толстым носом и мутными глазами, такие глаза еще бывают у слепцов. Человек будто видит и в то же время как-то охватывает сомнение, а видит ли он?..

У нее были свои страхи. Так, Маринка любила одиночество, и до такой степени это распространялось, что завидев кого-нибудь у лифта, тут же поспешно пробегала на лестницу, предпочитая подниматься пешком. Никогда никого сама не ждала, а тут же нажимала на кнопку, даже если кто-нибудь, поспешая, ей заполошно кричал от входных дверей:

– Подождите!

Она не могла ездить в транспорте и делить свое пространство с людьми. Особенно ее напрягали часы пик. Однажды, какой-то пьяный охламон прижался к ней всем телом и стал делать непристойные движения, подстраиваясь под вибрации и тряску транспорта. Маринка не стерпела, а истошно завизжав, обернулась, огрела его сумкой, после чего охламон потерял к ней всякий интерес и затерялся в изумленной ее выходкой, толпе пассажиров.

Чтобы с ней подобного больше не повторилось, она купила автомобиль. Но автомобиль потребовал дополнительного времени, надо было открывать гараж, выводить машину, протирать стекла и зеркала да и вообще возиться. И, чтобы не опаздывать на работу, кстати, она работала наборщицей в одном крупном немецком книжном предприятии и сидела безвылазно все восемь часов работы за компьютером, обрабатывая всякие карточки и заказы клиентов, она стала прихорашиваться в машине.

Возможность не нанести боевую раскраску ею не рассматривалась вообще. Ее лицо требовало искусственного грима, иначе в ее сторону никогда никто бы и не посмотрел, а она ждала мужчину своей мечты и хотела выглядеть на все сто, нет, на двести процентов, когда он, наконец, появится.

Маринка прихорашивалась и вела автомобиль в связи с этим довольно небрежно, почти не обращая внимания на дорогу. И, между делом, доставала из бардачка черную тушь, высунув от усердия язык, накрашивала вначале один глаз, затем другой. Надо было еще подвести веки черным карандашом, чтобы взгляд стал выразительнее. Бледные щеки слегка мазнуть красной помадой и размазать ладонью, чтобы было похоже на румянец. Губы подкрасить красным карандашом, четко обрисовав верхнюю и нижнюю границу губ, потом покрыть все это той же красной помадой. Спрыснуть шею в заключении духами с тонким запахом свежести.

Конечно, Маринка ждала иногда красного света светофора, чтобы остановить автомобиль, но умудрялась и на ходу краситься.

По временам к ней в машину заглядывали проезжающие мимо мужчины, и сигналили, и смеялись над ней, а некоторые делали оскорбительные знаки и кричали ей:

– Дура!

Но она ничуть не обращала внимания на повышенное внимание окружающих. Среди них, она была уверена, не было мужчины ее мечты.

Напоследок расчесав большой щеткой свою пышную гриву рыжих волос, Маринка взглядывала сурово в глаза, особенно рассерженного ее поведением водителя и тот, почему-то смутившись, поскорее перестраивался из одного ряда в другой.

Она знала, что не красива и непозволительно полновата, но у нее была одна изюминка – обладание особенным очарованием, когда одной улыбкой она способна была разогнать черные тучи на темном небосклоне.

К тому же у нее были прекрасные рыжие волосы водопадом спускающиеся вдоль спины ниже пояса. А главное, ее душа – нежная, мягкая, преданная, такая, одним словом, будто пушистый, белый котенок…

К ней пытались приставать. Но по иронии судьбы она вызывала интерес только у алкоголиков. Дворовые алконавты питали к ней корыстные интересы и часто даже высказывали вслух свои потаенные мысли о том, что вот как было бы хорошо окрутить эту дуру и поселиться у нее в квартире. Она бы работала, рассуждали они, а они бы пили. И такой альянс им представлялся раем. Частенько перегораживая ей проход в подъезд, предлагали самих себя в качестве долгожданного подарка. Иные похабно перечисляли свои достоинства или достоинства друзей.

Маринка тогда зажимала уши руками и бегом ныряла в подъезд. Один из алконавтов как-то все-таки прорвался к ней. Маринка, думая, что это соседка, вечно занимающая у нее деньги до зарплаты, не хватало с детьми да мужем-пьяницей, открыла двери. На пороге стоял пьяный мужик, в одной руке он держал вместо букета ворох зеленой травы, которую надрал, наверное, у подъезда, а в другой у него булькала бутылка водки. Пьяница радостно объяснил ей, что он пришел свататься. Маринка захлопнула перед его носом дверь. Пьяница после нескольких отчаянных попыток достучаться до нее, приложил губы к замочной скважине и ворчливо доложил:

– Дура, я же тебя осчастливить хотел, чего ты все одна да одна, а тут я – живой мужик!

Но не получив ответа, так и ушел со своим пучком травы и бутылкой. А Маринка еще долго тряслась, стоя в темной прихожей и заливаясь слезами.

Часто она у самой себя спрашивала, кто же мужчина ее мечты? И не видела черты его лица, а видела только душу. Он представлялся ей понимающим и таким… вот как она сама, что ли… И невдомек ей было, что все люди вокруг, без исключения, мечтают о том же. Быть понятыми, без слов, быть понятыми своими избранниками, какое это счастье! Что может быть лучше этого?! Не лгать, не изворачиваться, не подличать, объясняя то или иное свое состояние и поведение, а знать и понимать и, стало быть, прощать. По сути, все люди мечтают о даре телепатии, который, по всей вероятности, забыли, деградировав в тяжкой земной жизни, полной лишений и страданий.

Маринка часто об этом думала и однажды, сентябрьским погожим выходным решила съездить за грибами. Она любила лес и бывало забредала далеко, но всегда выходила, не тайга ведь. Всего-то с пять километров в длину и поперек может километра два, вот и весь лес. Горожане его ценили и дорожили им. Прибирались по весне многочисленными бандами, летом собирали ягоды и перекликались многоголосым эхом. Бывало, одна группа ягодников аукала кого-то из своих, а знакомилась с кем-нибудь незнакомым, отбившимся от родных и друзей. Так начинали дружить. Всегда делились съестными припасами друг с другом, сиживая где-нибудь на пеньках. Всегда заглядывали безо всякой зависти друг к другу в корзинки. В лесу была какая-то особая аура, где отсутствовало всегдашнее людское зло, исчезала гордыня и вообще всякая самость. Люди тут преображались и многие, кивая на лес говорили, что это место заповедное.

Бегали по лесу зайцы и лисы, спускались с сосен, поглядеть на людей пушистые белки. Что-то стучали большие дятлы, вылетали на тропинки трясогузки и бежали какое-то время перед путником, заботливо оглядываясь на человека и тряся хвостиком. Никто никогда в этом лесу не стрелял, охотники избегали этот лес, дичь им, здесь, не попадалась, сколько бы они ни совершали попыток выследить животину.

А старожилы улыбались загадочно и говорили, что, дескать, не любит хозяин-то, бережет своих зверушек…

Маринка лес любила и не столько собирала грибы, сколько бродила и наслаждалась. Обнимала большие стволы сосен и прижимаясь щекой к пахнущей смолою древесине, думала, что, как бы хорошо было бы тут и остаться навсегда, в покое и счастье.

Тихая радость разрасталась в ее груди и шкодливо щекотала душу. Она смотрела на небо, хорошо видное сквозь высокие вершины елей и сосен и наблюдала невиданные грандиозные города из белых облаков. Под ногами у нее пружинил мягкий мох.

Она шла, с удовольствием рассматривая лес, замечая каждую былинку, каждую травинку. Осень наступала. Повсюду уже кружилась, шелестя, желтая листва. Напротив красного клена одиноко стоявшего на поляне расположился грибник. Был он в темном длинном плаще, больших болотных сапогах. На голове у него лежала широкополая остроконечная шляпа.

Маринка еще сравнила его в этот момент с гномом, но ростом незнакомец никак не походил на гномов. Он был высок и даже под плащом видно было, что строен.

Странный грибник взмахнул руками, словно дирижер на концерте и клен, подчиняясь этому взмаху, стряхнул с себя красные листья. Листья, кружась, полетели по воздуху, в невиданном танце. Маринка смотрела во все глаза. Корзинка выпала у нее из рук.

Клен, меж тем, встряхиваясь и покачиваясь, как будто в такт вальсу сбрасывал и сбрасывал свои красные резные листья. А дирижер, чрезвычайно довольный, пританцовывал, притоптывал в такт. Листья кружились и ложились на землю. Наконец, клен сбросил последний листочек, тут же потянулся, как зевающий человек, расправил ветки и замер, как видно, засыпая.