Пьяная Россия. Том второй - Элеонора Кременская

– С вас двойная оплата! – строгим голосом произносит кондукторша.

– За что? – столбенеет пассажир.

– За фитнес!

Пассажиры смеются, смеется гражданин и хохочет кондукторша.

Оказывается, у нее хорошая улыбка, добрые человеческие глаза и один дед не выдерживая, сетует:

– Мужика бы тебе хорошего!

Кондукторша вмиг переменяется в лице:

– Все мужики – козлы и воняет от них, как от козлов!

Дедушка настаивает:

– Не все, я, к примеру, за собой слежу, моюсь каждый день, одежу свою стираю, готовлю, прибираю!

– А что же твоя бабка тогда делает? Деньги заколачивает? – сердится кондукторша.

– Да что ты! – машет на нее дед. – Я – вдовец вот уже как двадцать годков!

– Тогда у тебя выхода нету, – сразу решает кондукторша.

И оглядывает старика придирчивым взглядом:

– Одет, гляжу, чистенько, аккуратненько, стало быть, сам не любишь, чтобы пахло…

И кондукторша морщит нос, демонстрируя в лицах плохой запах.

– Только непонятно мне, чего же ты опять не женился?

– Да что ты! – снова машет дед. – Куда мне жениться, ведь мне девяносто лет!

– А не скажешь! – удивляется кондукторша.

– Ведь не скажешь же? – обращается она к молчаливо наблюдающим за происходящим пассажирам и заставляет деда встать.

Дед встает со своего сидения, прижимает руку к сердцу и кланяется на все четыре стороны.

Первой начинает аплодировать кондукторша, за ней пассажиры.

Дед, худенький, маленький выглядит совсем невесомо, но смущается, щеки его розовеют. Присаживаясь на место, он неуверенно перебирает руками и весь дрожит от неожиданного поощрения со стороны незнакомых людей.

– Да ты у нас до ста лет доживешь! – хохочет кондукторша и тут же переключается на пьяного мужика с тупой физиономией, слепо пролезающего в автобус.

– Куда еще! – толкает она его своим животом с билетами.

Мужик замирая, смотрит на билеты и что-то соображая, лезет в карман, достает денежную бумажку, пятитысячную.

– Нету у меня сдачи! – кричит кондукторша, напирая на пьяного.– Иди, такси лови!

Пьяница лезет обратно, на остановку. Двери закрываются, автобус трогается, но к бесприютному пьянице вдруг подбегают неизвестные, по всему видать, с целью грабежа.

– Коля, погоди! – зычно кричит кондукторша и выпрыгивает из раскрывшихся дверей.

После двух, трех затрещин, которые она щедро раздает бандитам, неизвестные разбегаются, кондукторша хватает пьяницу за шиворот:

– Пошли уже, горе луковое!

Пьяница послушно перебирает ногами. В салоне кондукторша стеллит газету на свое место и усаживает пьяницу, предварительно узнав название его остановки:

– А то проспит! – поясняет она пассажирам.

Автобус трогается, пьяница засыпает, денег кондукторша с него не взяла ни копейки.

– Пьяницы все равно, что слабоумные, – говорит она пассажирам, – жить не умеют, мыслить не способны, лужи под себя пускают и умирают, не приходя в сознание!

Начинается спальный район, где живет основная масса пассажиров. Кондукторша расталкивает пьяницу и, выпроваживая его, советует дойти хоть на автостопе, до дома. Наказывает, чтобы нигде не присаживался, а то ограбят, не гопники, так полицаи.

Девяностолетний дед раскланивается с ней и идет от остановки к неприметной старенькой пятиэтажке бодрой походкой:

– Наш-то каков! – с чувством произносит кондукторша, вытирая непрошенную слезу.

На конечной Коля высовывается из кабины водителя:

– Ну, все что ли? – спрашивает он у кондукторши. – В гараж?

– Поехали, – соглашается кондукторша, – смена кончилась, завтра другая начнется.

И садится на свое сидение, не забыв заботливо припрятать газету, на которой давеча сидел пьяница, может кому еще пригодится. Кондукторша считает выручку, рассеянно поглядывая в окно на проплывающие мимо размытые силуэты домов и деревьев…

Полеты не во сне, а наяву

Посвящается моему сыну Мишеньке Кременскому

Теплый ветер дул в лицо, кувыркался в ладонях шелковистым котенком. Подныривал, растопыривал крепкие крылышки и летел какое-то время где-то внизу. Я только едва-едва тогда ощущала его прикосновения. Полная Луна светила ярко-ярко и звезды, любимые звезды подмигивали с ночного неба.

Лес внизу сменился полем. Я тотчас спикировала вниз, ветер только и успел взвизгнуть: «Куда?»

А я уже летела над самой землей, касаясь изредка раскрытыми ладонями верхушек травы. Вспугнутые кабаны разбежались во все стороны.

– Нечего картошку разорять! – крикнула я им вслед.

Кабаны действительно направлялись через поле к картофельным грядкам поселян. А вот уже и село. В избах темно, ни одно окошко не светится. Летом сон короток, но крепок, скоро и солнышко взойдет.

Неслышной тенью опустилась я на порог своего дома, вошла тихонечко, даже дверь не скрипнула. Но сынок, ясноглазый Мишенька все равно проснулся, приподнялся на постели:

– Мам, ты, где была?

– Летала.

– Возьми меня как-нибудь с собой? Ну, пожалуйста!

Коротко кивнула, припала губами к крынке с молоком. Успокоенный моим обещанием, Мишенька тотчас же заснул невинным сном младенца. Кроткая улыбка, серые глазки, белокурые волосики топорщатся на макушке, будто у цыпленка, сама нежность и простота, вот что такое мой сыночек. Я вздохнула, разделась до белой сорочки, прилегла на край постели. Мишенька тотчас подполз, обнял меня тонкими ручонками, заулыбался во сне… Когда-то Бог согласился и подарил мне его после жаркой клятвы и венчания с Человеком, которого я не любила и даже презирала за алкоголизм. Теперь этот человек далеко, в мире духов…

На стене висит фото в рамочке. В темноте ночи не видно, но я и так знаю, там сын и я в облаках. Гости и друзья думают, что это фотомонтаж. Однако нет. Сын летал со мной как-то днем, я поднимала его высоко-высоко в пушистые, нежно голубые облака и щелкнула нас обоих фотоаппаратом на вытянутой руке. Конечно, Мишенька летать не умеет, хотя и старается научиться. Я тоже полетела не сразу. Вначале, снились сны о полетах. Снилось, что высоко, в чистом небе парю, словно птица…

Я уснула на короткое время, но едва забрезжил рассвет, вскочила, бодрая, полная сил.

В доме было прохладно. Охапка дров в печку быстро исправила положение. Только затопила печь, послышались торопливые шаги, ну, конечно, домовик. Прибежал, задыхаясь от бега, схватился за бок, отдышался, не молодой уже. Его дело – самовар вскипятить. Любил он самовар до невозможности и чистил каждый день, так что можно было отражение свое разглядеть, как в зеркале. Домовик принялся за дело, только лапы мохнатые в воздухе замелькали. Вместе, мы всегда быстро управлялись, но все-таки я оказалась проворнее даже своего довольно-таки проворного домового. Раз, и тесто замесила, два, и слепила пироги с клубничным вареньем, три, и в печь посадила ужариваться. Будет, чем полакомиться на завтрак. Домовик скакал возле печки, радовался, конечно, своим самым любимым пирогам. С улицы явился кот Чернышик, сам черненький, а глазки желтенькие. Направился к своей миске, давеча я ему плеснула молочка. Домовик тоже получил свою кружку, уселся на табуретку, пьет, доволен. Лохматые ушки торчат, точно у совы. В круглых зеленых глазках плещется удовольствие. Утирает мохнатой лапой мордочку лица, по усам и по бороде текут белые капельки молока, но ни одна не должна пропасть. Я дала ему имя «Поспешай», потому как вечно куда-то спешит, суетится по дому, топочет. Вечно мелькает тенью то тут, то там, зато и в доме порядок. Мне даже полы не надо протирать, пыли в доме вообще не видно, а уж пауков и прочей твари тем более нет. Любит Поспешай свой дом и хозяйку, меня, полюбил. Когда я дом купила, пустующий несколько лет, сразу стала обихаживать домового, кушать ему оставляла, разговаривала с ним, призывала помочь. Мало-помалу оттаял душою сиротинушка, отозвался, так и познакомились.

Домовик, между тем, молоко допил, кружку отнес к рукомойнику, вымыл, тут же обтер чистеньким полотенчиком, поставил на полку. Я обернулась к печи, достала парочку уже хорошеньких пирогов, завернула в льняную тряпочку и с поклоном подала домовому, скушай хозяин, все честь по чести. Он на поклон поклоном ответил, пироги схватил и убежал на чердак, как же ведь Мишенька проснется, а ему до поры до времени домового видеть не надо бы… Сыночек еще спал, раскинув ручонки, легкая улыбка играла на губах, полюбовалась им немножко и стала собирать на стол, пора было уже завтракать.

В избе у меня имелась всего одна комната, но зато, какая большущая! Пройдя из сеней через небольшой коридорчик, я ступала в кухню, в которой белая русская печь, круглый деревянный стол и лавки, буфет со множеством светленьких тарелок и блюдец, а раздвинув ситцевые простенькие занавесочки попадала в гостиную, где обои со светлым, будто морозом, подернутые рисунком, огромный, синий диван разлапой притулился у стены, несколько мохнатеньких кресел, большущий цветастый ковер на полу, неожиданно высокая кровать с шишечками на спинках. В одном углу телевизор, а в другом иконостас с черными старинными иконами. Посреди комнаты крепкий резной стол с выточенными в узорах, крендельках ножками, несколько массивных стульев, возле одного из окон комод и бельевой шкаф из красного дерева. Четыре окна завешаны синим тюлем и белыми блестящими занавесками. Я раздвинула занавески и вскрикнула. Где-то на окраине села неистовствовал пожар, валили черные клубы дыма, позабыв обо всем на свете, я выскочила на улицу.