Время перемен (ЛП) - Эшли Кристен

Теперь Курт не чувствовал притока адреналина от охоты, от расследования дела, хождения по минному полю тайной работы с конечной целью — засадить плохого парня.

Теперь Курт жил в страхе. Страхе, что его раскроют, — он не боялся за себя, а боялся за то, что они сделают с Кэди, если узнают.

И страхе, что с каждым днем, проведенным с ней, он влюбляется все сильнее и быстрее.

Она уже проникла в его сердце. Еще до того, как он впервые ее поцеловал. Это случилось в грязном коридоре дома Ларса, когда она рассказала о своей цели и том, что не носит красное.

Теперь она зацепила его за душу.

А когда бомба взорвется, что тогда?

Что сделает Кэди, узнав, что каждая секунда была ложью? Каждое слово. Даже имя, которое она произносила, когда ее касались его руки, губы, а он находился глубоко внутри нее.

Когда, она его обнимала.

Господи, как же он ненавидел имя Тони! Уже не только когда его произносила она, но и когда его произносил кто-то другой, ему приходилось сдерживаться, чтобы не вздрогнуть, не зарычать, не огрызнуться.

И в тот вечер, когда играла «Быстрая машина», наблюдая, как она готовит ужин, впервые его не замечая, держась от него подальше, дистанцируясь от него, даже если он, по сути, был с ней в одной комнате, Курт боролся с тем, чтобы позволить всему этому случиться. Уже чувствуя облегчение, которое он испытает, когда она все выяснит. Зная, что сможет вернуться к ней позже, новым, чистым... никем иным, как Куртом. Зная, что после того, как все будет сделано, она поймет, почему он ее отпустил. Потому что оберегал. И не довел ложь до точки невозврата.

Но это была Кэди.

Впервые посмотрев ему в глаза, она даже не могла пошевелиться.

Поэтому, когда песня закончилась, она просто повернулась к нему и тихо сказала:

— Ты дома.

Она позволила словам песни говорить за нее. Позволила им передать послание.

Но ее послание, послание Кэди, исходившее из ее собственных уст, было — «Ты дома».

Курт почувствовал в горле вкус желчи, ноги зачесались, чтобы уйти, пальцы скребли ладони, сжимаясь в кулаки.

Они начали с нуля.

Но им было что терять.

Он должен уйти.

Должен повести себя как придурок, прогнать ее и объяснить все позже.

Он не сделал ни того, ни другого.

Потому что работа держала его в ловушке.

И он был слаб.

А самое главное, он был влюблен в симпатичную рыжеволосую девушку с изумрудно-зелеными глазами.

— Верь, — прошептал он.

Не колеблясь, она прошептала в ответ:

— Я верю.

Она подошла к нему. Кэди всегда приходила к Курту.

И тогда, в тот вечер «Быстрой машины», он ее не отпустил.

Он накинулся на нее.

Пленил.

Прижал к столу, заставил вытерпеть яростную атаку его рта, отчаянные движения его рук.

Потом он повалил ее на пол, и она отдала ему все.

И когда Курт заставил ее кончить, она выкрикнула имя Тони.

О, да.

Он ненавидел имя Тони.

— Тони? — окликнула она, сжимая его в объятиях, когда он не ответил на ее слова о том, что ей нравится его не очень удачный рождественский подарок — флакон духов.

— Я рад, — выдавил он, издав некий горловой звук, и закончил: — В следующем году я сделаю подарок лучше духов.

И он сделает.

В следующем году он подарит ей бриллианты.

Он почувствовал, как она прижалась лицом к его спине.

— Но я только что сказала, что мне нравятся мои духи.

Курт выудил из смеси размокший хлеб и бросил его на сковородку к другим. Он поддел их лопаткой, чтобы они не прилипли.

Затем он повернулся в кольце ее рук и обнял в ответ.

— Я рад, милая, — пробормотал он, наклонился и коснулся губами ее губ.

Вот что у них было. То, кем они были. Это были настоящие они, она просто не знала всей правды, но они были реальны.

Именно это Малк и сказал Курту, чтобы тот не терял рассудок.

А он его терял.

Буквально.

И он был не в себе, сказав:

— Думаю, ты должна позвонить своим родителям и сказать, что мы не сможем приехать на рождественский обед.

В ее глазах промелькнуло нечто, сказавшее ему, что ей хочется это сделать, но она не собирается.

Он уже встречался с ними однажды. На семейном обеде, устроенном Кэди перед Днем Благодарения в надежде, что они пригласят Курта встретить сам праздник с ними.

Они этого не сделали, и он провел День Благодарения с Ларсом и двумя членами его банды, притворяясь пьяным.

Во время обеда отец вел себя нормально. Он был умным, но слабым человеком и почти не обращал внимания ни на что важное, например на свою дочь.

Ее мать была надменной, властной стервой.

А брат — хуже них всех.

Не засранцем. Не мудаком. Слово для описания самодовольного, высокомерного, снисходительного, критичного, язвительного придурка, которым он являлся, еще не придумали.

Курт его возненавидел. Как Кэди его терпела, он не знал.

Но он знал, это часть того, почему он все сильнее и быстрее в нее влюблялся.

Она не отказывалась от людей.

Что и требовалось доказать, учитывая, что одним из таких людей был... он.

— Мы должны поехать, — сказала она.

— Мы ни хрена не должны, — ответил он.

— Они тебя пригласили, — соврала она.

— Ты заставила их пригласить меня, сказав, что без меня не поедешь.

Она замолчала, потому что не могла с этим спорить, поскольку он был прав.

Курту захотелось рассмеяться, завыть, посадить ее в свой «Шевроле», отвезти в Монтану и затеряться там с ней под широким небом.

— Кэди… — начал он.

— Тони, сегодня Рождество.

Тут он заткнулся, отчасти из-за Рождества, отчасти потому, что ему пришлось оправляться от очередного удара из-за имени Тони.

Он пожалел, что она не придумала для него ласкательного прозвища. Ему все равно, пусть бы звала его хоть «медвежонок». Даже медвежонок был бы лучше Тони.

Поняв, что добилась своего, она встала на цыпочки, коснулась губами его подбородка и отстранилась, сказав:

— Тебе нужно перевернуть тост.

Она была права.

Сейчас это были они, настоящие они, и однажды, и он надеялся, что это случится скоро, он сможет рассказать ей, насколько они настоящие.

Но теперь ему пришлось перевернуть тост.

Он занялся этим, а она бросила еще один кусок хлеба в смесь.

Это тоже было частью их отношений, частью того, что казалось устоявшимся, будто она жила с ним уже много лет. Они вместе находились на кухне, готовили или убирали, будто имели за плечами десятилетия практики.

— Нож, что ты мне купила, тоже милый, детка, — пробормотал он, беря тарелки.

И это правда. Она не могла себе позволить швейцарский армейский нож, который подарила ему на Рождество, но пресекла все его возражения, запрыгнув на него, чтобы заставить заткнуться, и эта тактика сработала.

Она не могла позволить себе большего, и он это знал (за исключением того, что положила в его праздничный чулок), поэтому подарил ей только духи.

Он сделал пометку по поводу чулка, так как, черт бы его побрал, не сделал его для нее, и из-за этого чувствовал себя ослом. К счастью, она положила в него только несколько забавных безделушек. Конфеты. Спрей-серпантин. Дезодорант. Крем для бритья.

Но суть заключалась в том, что он мог позволить себе больше, чем духи, но не стал этого делать. Только не в этом году. Она не знала, откуда он берет деньги, и не спрашивала. Но он не хотел, чтобы она думала, что какой-то грандиозный подарок был куплен для нее на грязные деньги, особенно если это было не так.

И, если все пойдет наперекосяк, он не хотел оставлять о себе возможное безобразное воспоминание.

В следующем году.

Все это будет в следующем году.

— Каждому мужчине нужен хороший перочинный нож, — ответила она.

— Кэди.

Она повернулась к нему.

— Я знаю, что это хороший нож. И он очень много для меня значит, — тихо сказал он ей.

Улыбка, которая его когда-то очаровала, была ослепительной.