Бернард Шоу - Хескет Пирсон

Темой следующей пьесы Шоу, «Майор Барбара», стали Армия Спасения и преступность нищеты. Прообразами двух центральных действующих лиц послужили знакомые Шоу: Гилберт Меррей и его властная теща леди Карлейль.

Когда Шоу ораторствовал в Ист-Энде и на перекрестках ему частенько приходилось делить лучшие места с Армией Спасения, он подметил драматическую одаренность некоторых девушек, распевавших о муках «спасенных» женщин, живущих с мужьями-тиранами, и о безмерном счастье, которое овладевало ими, когда вместо ожидаемой взбучки они вдруг видели на преображенном челе супруга отсвет божественной благодати.

Некий журналист, порицая ужасающий шум, заявил, что шум этот «пострашнее оркестра Армии Спасения».

Шоу немедленно опроверг в газете безграмотное заявление, поручившись за качество этих оркестров как известный музыкальный критик.

Неожиданная поддержка привела в восторг генерала Бута, который решил выжать из Шоу все что возможно. В результате Шоу пригласили на фестиваль объединенных оркестров в Клептон Холл, где он упивался звуками сорока трех тромбонов и подобных инструментов, а затем написал для Армии профессиональный отзыв. После этого Шоу заявил, что выступление девушек, доказавших свои актерские способности в песенках, будут еще убедительнее, если они смогут разыгрывать драматические сценки. Он предложил написать для них простую пьеску, чтобы они испробовали свои силы. Члены Комитета изъявили свое согласие, однако тут же добавили, что для многих старейших солдат Армии Спасения театр представляется вратами ада, и они потерпят пьесу, только если автор поклянется, что все описываемое им произошло на самом деле. Шоу, как когда-то Джон Беньян, привел пример с притчами:

— Неужели у вас верят, что и блудный сын был «на самом деле»?

— Без сомнения, — отрезали члены Комитета.

Они пришли бы в ужас от одной мысли о том, что из уст Иисуса мог исходить вымысел. Тогда Шоу призвал на помощь миссис Бремвел Бут, спросив, пригодится ли ей нехитрая пьеска-шаблон, если он ее напишет. Она сказала, что Армии привычнее получать чек.

История не кончилась. Мысль о драматической сценке выросла в замысел большой пьесы «Майор Барбара». Грэнвилл-Баркер, вызванный на заседание цензурной комиссии, рассказывал, что Армия Спасения одолжила актерам форму, а цензор, прежде чем разрешить пьесу, спросил, не заденет ли Армию Спасения то, что ее выведут на сцене? «К счастью, я мог уверить цензора, что с Армией Спасения все согласовано, и что она не только не оскорблена, но считает это превосходной, так сказать, рекламой — в лучшем смысле слова».

Когда я напомнил об этом эпизоде Шоу, тот прокомментировал его следующим образом: «Меньше всего Редфорд склонен был щадить чувства Армии Спасения. Его испугали слова: «Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Он спросил, не последние ли это слова распятого Христа. Баркер уверил его, что они взяты из Псалма. Тогда он сдался».

«Майора Барбару» показали впервые 28 ноября 1905 года публике, в которой находился Артур Бальфур и «все лондонские умы», а одна из лож была заполнена одетыми в форму членами Армии Спасения, которые до того никогда не переступали порога театра.

Первые два акта принимались под бешеные аплодисменты, и во втором антракте собрат Шоу по перу, драматург Альфред Сетро, встретив его в фойе, поздравил с шедевром.

— Если последний акт так же хорош, как первые… — продолжал Сетро.

— Последний акт длится час, и там одни разговоры, — прервал его Шоу, — ничего, кроме разговоров.

У Сетро вытянулось лицо.

— Да не волнуйтесь же, — добавил Шоу, ободряюще похлопывая его по плечу. — Вот увидите, и не такое съедят!

Но, проглотив, публика не смогла переварить стряпню Шоу и, покидая театр, задавалась вопросом, искупает ли мелодрама во втором акте чудовищное глубокомыслие и длину последнего действия. По свидетельству Шоу, «в последнем акте публика потому выходила из себя, что Андершафт недостаточно овладел ролью, чтобы заинтересовать зрителей». Все же, как говорил Чарльз Фромэн: «Шоу умница: его герой непременно получает в конце свою девушку».

Итак, «Майора Барбару» включили в репертуар на полтора месяца, что являлось максимальным сроком для любой постановки Придворного театра, хотя самые удачные впоследствии обычно возобновлялись. Правильнее было бы ограничиться одним месяцем, ибо с началом всеобщих выборов — то есть до истечения условленного срока — театры опустели.

В конце лета 1906 года, когда супруги Шоу отдыхали в Миваджисси, в Корнуолле, туда приехал Грэн-вилл-Баркер вытянуть из Шоу новую пьесу. Шоу был заядлым пловцом, все утра проводил в море, и готовой темы у него не было. Миссис Шоу напомнила мужу, как в больнице Св. Марии их беседа с сэром Элмротом Райтом была прервана ассистентом, который хотел узнать у знаменитого медика, не сможет ли тот присоединить еще одного туберкулезного больного к небольшой группе пациентов, на которых испытывался новый метод лечения. «Стоит ли он того?» — осведомился Элмрот Райт. Шоу мгновенно уловил комедийную сторону ситуации и поделился своим наблюдением с женой, но больше об этом эпизоде не вспоминал. Тема эта представляла Шоу возможность ответить на вызов Уильяма Арчера, который утверждал, что Шоу не может претендовать на первое место среди драматургов, пока не напишет хоть одну сцену смерти. Таким образом, Шоу преисполнился решимости создать трагедию с врачами и смертью, и сделать ее самой смешной из своих пьес.

К медикам и их труду Шоу, человек по натуре любознательный, присматривался всю жизнь с неослабевающим интересом. Интерес этот поддерживали в нем приступы хронического недуга. До семидесятилетнего возраста, примерно раз в месяц, его мучила чудовищная мигрень, которая продолжалась целый день. Шоу полагал, что всему виной — преимущественно сидячий образ жизни, от которого в его организме происходило недостаточное испарение влаги, чего не случалось бы, занимайся он ручным трудом или физическими упражнениями: «Как многие работники умственного труда, я страдаю периодической мигренью, перед которой стыдливо пасует вся докторская братия — с патентом и без оного. Однажды с очередным приступом удалось справиться прелестной леди, принявшей на себя добровольно обязанности сиделки и усевшейся подле моей постели с выражением такого мечтательного сочувствия, какое может довести до белого каления любого страдальца. Она отогнала прочь мучительницу — болезнь. Вселенный ею в меня скептицизм, а может быть, и ее привлекательная внешность сыграли роль психических стимулов для фагоцитов — пожирателей бацилл, виновных в головной боли. (Предоставляю сэру Элмроту Райту развить дальше эту теорию.)»